Это мое первое знакомства с американской рекламой. Уже вечер, семь часов, окна верхних этажей двенадцатиэтажного колодца косо освещены закатным солнцем, а мой номер в самом низу колодца, на двенадцатом этаже, если считать сверху вниз, а ведь так только и нужно считать глубину колодца. А на дне колодца, на асфальтовом пятачке, куда выходит мое окно, зеленоватая непросохшая лужа, в которой мокнет пачка «Марлборо» и окурки, выброшенные из окон жильцами верхних этажей.
Хоть бы прохладно было, ведь я рукой могу достать до мокрого дна. А парит так, что сил нет. Как в джунглях.
Наверное надо поставить число, дневники пишутся с числами. Напишу по-американски: августа 2- го.
Давно ночь, а спать не хочется. С улицы доносится грохот пневмомолотков и гуд трансформатора, там ломают асфальт, прокладывают какие-то кабели, я днем видел. К тому же моя комната освещена красным пожарным светом, падающим из противоположного окна. Зачем они жгут электричество всю ночь? Но писать при чужом свете оказалось даже удобно. Слепящую лампочку под потолком в такую душную ночь я бы не выдержал.
Вчера, когда я начал этот дневник, вдруг позвонила по телефону Рита. Она спросила, записался ли я уже на курсы английского, и позвала к себе в гости. Когда я пришел в ее прокуренный номер, Рита стала жаловаться на головную боль и призналась, что всю ночь проплакала. Я спросил, почему, но она ничего не сказала. Затем она отвечала на телефонные звонки, и мы почти не могли разговаривать. Но она меня не отпускала и, закрывая ладонью трубку, говорила: «Алик, ну что вы убегаете? Посидите еще немного, я же вас прошу!»
Но после того, как звонки прекратились, Рита стала умышленно зевать и вдруг спросила, не обижусь ли я, если она приляжет, ей очень хочется спать. Я так и не понял, зачем она меня позвала к себе, а затем так бесцеремонно выпроводила.
Скорее всего, она и забрала мой справочник. Мне его дали в эмигрантской газете «Новая речь», куда я отнес свои рассказы, и я имел неосторожность оставить его с портфелем у Риты, когда она попросила сбегать вниз купить ей в автомате сигареты. А дома я обнаружил отсутствие справочника. Выходило, сигареты она придумала, чтобы порыться в моем портфеле. Справочника мне не жаль, там только объявления религиозных организаций, мне они ни к чему, просто неприятно чувствовать себя обманутым. Календарь там тоже был.
Рита сказала, что наша организация, которая перевозит советских евреев в Америку, должна содержать нас, пока не научит английскому и не предоставит работу по специальности. Здесь же демократия! Она спросила, сколько мне дают на питание. А когда я спросил, сколько ей, она ответила: «Алик, что?.. Вам легче станет, если вы узнаете?» Мне стало смешно: наверное она получает больше и боится, чтоб и другим не захотелось, Но мне вполне хватает.
А теперь из другой оперы. Рядом с моим в колодец выходит окно негритянки, уборщицы гостиницы, и я слышу по вечерам, как она смеется. В первый раз, услышав ее, я даже выглянул в окно, как бы надеясь увидеть за ним мой старый двор и ремонтных рабочих, плескающихся после смены под дворовым краном, настолько, оказывается, сильна была во мне иллюзия той, оставленной, жизни. А дворовый кран! Так вдруг захотелось увидеть.
Решил еще не звонить редактору «Новой Речи», потому что прошло мало времени с тех пор, как я отдал ему свои рассказы, и биржевой маклер может рассердиться, что я его тороплю, и вообще не захочет читать. Мне говорил Ган, старый эмигрант, у которого я брал напрокат пишущую машинку, чтобы перепечатать рассказы, что прежде, чем приобрести газету, этот редактор успешно сыграл на понижении акций «Кентукских цыплят». Теперь он будет решать судьбу моих рассказов. Вот так, Александр Батькович!
В этой эмигрантской газете, которую, не пожалев денег, я купил в киоске, печатаются воспоминания бывшей воспитанницы института благородных девиц о первом бале в присутствии государя, холодной коже кареты и желтом снеге у подъезда, дымящемся от конской мочи. Попытался представить МОЙ рассказ рядом с этими мемуарами, и вот теперь лежу и улыбаюсь красному от чужого света потолку. Мой друг Маслов, с которым я работал в издательстве до эмиграции, сказал бы: «Пылып, не туды влып!»
Долго не мог уснуть, а рано утром меня разбудил телефонный звонок. Оказалось, меня приглашала пообедать незнакомая женщина. Сказала, что мой телефон ей дал мистер Ган. Она давно уже живет в Америке и была бы рада поговорить со свежим эмигрантом. Приезжайте, мы будем обедать, она повторила. Я решил, может, она тоже какая-то дворянка, нельзя без цветов. Бегал по улицам искал цветы и опоздал. Она сделала мне замечание. Она старая, а намазана как молодая. За обедом она сказала, человека можно узнать по тому, как он считает деньги и ест. Я молчал. Было жарко. А обед вкусный. Но пришлось много оставить, чтоб она не подумала, что я как-то не так ел.
В Москве, она рассказала, она оставила обстановку несравненную, антик. А работала администраторшей в кино. Я подумал, значит, какие-то махинации с билетами. Откуда у служащей антик?
Пожалел, что оставил на тарелке, но она уже унесла.
На ней было открытое белое платье с красным поясом. На плечо вылезла застиранная бретель лифа. Она сказала, что обычно проводит дни в обществе друзей на пляже, где у нее абонировано место на весь сезон, но вечера у нее свободны, и она могла бы заниматься со мной. И всегда вас будет ждать хороший ужин, она пообещала.
Оторвался от записей, чтобы впустить владельца гостиницы и еще кого-то. Этот кто-то протянул мне руку и спросил, хорошо ли мне здесь. Когда они ушли, я вспомнил, что видел его в опекающей меня организации. Наверное, он решил проверить, как устроены его подопечные.
Потом Рита меня ругала: если бы вы пожаловались, что темный номер и нет кондишена, вас бы тут же переселили! Мне дали люксовый номер, сказала Рита. А что, я буду, как вы, молчать? Тут вы интеллигентностью ничего не возьмете. Если бы они мне не дали, что я хочу, я бы им такое устроила, что было бы слышно в Белом доме. Имейте в виду, на интеллигентности вы не уедете. Вот-вот, расхохоталась Рита, будете так само, как сейчас, улыбаться «шесть на девять» и останетесь на мели! Приходите вечером. Я вас приглашаю. Будет один хороший друг мужа из Москвы, вы увидите, какой у меня теперь номер. Я вам позвоню в восемь, о'кэй?
Я пошел погулять по Нью-Йорку, но застрял в книжном магазине. Около восьми я опомнился и, весь мокрый, прибежал в номер. Не хотелось подводить Риту, раз я обещал быть. Но она мне не звонила, тогда я сам ей позвонил. Она спросила, где я был и что делаю, но зайти не предложила. В трубку была слышна музыка и голоса, по-видимому, она передумала меня звать, и мне ничего не оставалось, как попрощаться и положить трубку. А так не хотелось уходить из магазина! Но возвращаться было уже поздно, Они уже закрыли. Очень досадно. Включил телевизор.
Это понедельник, а по понедельникам опекающая меня организация, буду называть ее сокращенно ОМО, выдает деньги. Когда я пришел, в приемной уже сидело немало людей.
Я тоже сел, ожидая вызова. Вдруг женщина рядом спросила, не помню ли я ее. Я не мог вспомнить, но лицо мальчика с ней показалось мне знакомым. Тогда она сказала, что помогла мне найти мой чемодан в аэропорту, когда я сюда прилетел. При этих словах мальчик улыбнулся мне, как знакомому, покраснел и тут же опустил глаза. В эту минуту женщину вызвали. Она дала мне свой телефон и сказала, что я всегда смогу с ней проконсультироваться, потому что она в Америке уже три года и знает язык, а Америка сложная страна.
Чтобы скоротать время, я взял один из лежащих на стуле старых номеров «Новой Речи» и наткнулся на объявление: «Интересная блондинка ищет знакомства с серьезным интеллигентным господином,
Затем моим вниманием завладел один посетитель ОМО, шумный, самоуверенный и с бойким
