то думал, что больнее не бывает и не будет. Но было. Вот теперь лежа на столе, на всеобщем обозрении, как выпотрошенная тушка лабораторной крысы я умирал вместе с кленом за окном.
Как осенние листья теряя надежду на спасение, на жизнь. Только клен за окном удерживал меня в этом мире и жгучее желание вдохнуть живого воздуха. Может быть напоследок мне дадут его вдохнуть? И это 'может быть', было тонкой нитью всё ещё удерживающей меня от того, чтобы однажды не проснутся. Лишить себя жизни я не мог.
Невидимые путы удерживали меня от малейшего движения. Я не мог почесать нос, утереться если чихну, перевернуться на бок, сменить позу. С моим телом что-то сделали.
И это сводило меня с ума. Санитар правда периодически протирал тело губкой с каким-то раствором. После процедуры воняло ужасно. Кричать я к сожалению тоже не мог.
Видимо под воздействием какого-то препарата, мысли мои текли хоть ясно, но как-то без эмоционально. Из всех эмоций только грусть мне была доступна. И я тихо плакал глядя на золотой клен, пока слезные железы не истощались. Тогда уставший и обессиленный я засыпал. Но сны мне не снились. Не было в них спасения и другой реальности. А лишь тяжелое небытиё. Сколько я находился в таком состоянии, сказать затрудняюсь.
Порою мне казалось, что вечность. Но клен за окном шептал мне о другом. Он всё ещё был на месте. Все ещё махал мне ветвями. Только листьев на нем становилось всё меньше.
И однажды, когда их почти не осталось и белые крупные хлопья прилипли к стеклу, я понял, что наступила зима. Мне почему-то стало холодно. Хотя температура в комнате не изменилась. Может это повеяло холодом от людей, которые пришли на меня посмотреть?
Смотрели они на меня как на предмет. И говорили так же.
— Этого тоже?
— Конечно. Вы сами видите, выбирать не с чего. Подопытных мало. Завтра перевозите.
— Хорошо.
— Сколько всего сможете поставить экземпляров?
Что ответил солидному господину санитар я уже не расслышал. Они отвернулись и вышли из палаты. Под белым халатом гостя угадывались погоны.
Очнулся я на кровати, что уже обнадеживало. Удалось поднять руку и я увидел какую-то худую длань, словно руку смерти. Не ужели это моя рука? Подумал я. Движение это вызвало страшную ломоту во всем теле, словно меня долго держала судорога и только отпустила.
— Очухался? Вижу уже ножками шевелишь?
Голос вроде веселый, но какой-то безрадостный с показной веселостью. Повернул голову направо и физически ощутил как скрипнули застывшие от безделья позвонки. А шейную мышцу повело. Направо от меня на койке свесив ноги сидел человек. Он улыбался как это и было понятно по голосу. Но вернее скалился. Я попытался принять положение как и он, сидя. И мне это удалось. Голова сразу закружилась. Захотелось упасть назад на кровать и уснуть, набраться сил. Голова была безумно тяжелой. Я прилагал все свои силы, чтоб удержать её на месте. Казалось, дай мне сейчас кто щелбана и она отвалится. Но Бог миловал. Никто не дал.
— Где мы? — Спросил я шершавым языком отвыкшим произносить слова.
— А фиг его знает. Знаю одно жрачка тут нормальная, а не та баланда, что через трубочку сосут. Ты вовремя проснулся, принесут скоро.
— Так Вас то же кормили с трубочки…там. Ну…,- я затруднялся назвать помещение, где пребывал последний месяц или два.
— А как же? Все мы через это прошли. Сдал всех с потрохами. Так, что кореша мои если их отловили сейчас тоже кино крутят.
— Как? Как вы сказали? 'Кино крутят'?
— Ну, да. Все приключения свои на телек сдают. Ты я вижу про такую байду в первый раз слышишь?
— Да. А что теперь с нами будет?
— А теперь нас на откорме подержат и вперед, лес валить.
— Это точно?
— Ну обычно так делают, — пожал плечами незнакомец, отчего его плечо вывалилось через вырез свитера и стало видно, что он тоже неимоверно худ.
— И зачем, — я облизнул губы, мысли торопились а язык не успевал, — зачем нас было доводить до такого состояния? Сразу бы кормили нормально, не пришлось бы теперь откармливать?
— Э нет, так не получается…Если нормально кормят у них 'кино' не идет, что-то в общем не выходит.
Странно, подумал я, причем здесь кормежка и 'кино'? Или транквилизатор, который нам кололи не совмести с какими-то видами продуктов питания? Не понятно.
— Тебя звать то как?
— Игорь, а вас?
— Петруха, — ответил незнакомец и подмигнул. 'Петруха' был лет на 15 старше меня.
— На чем погорел Игорёк? Порнуху с малолетками снимал?
Так! Разговор мне не нравился, нужно было всё расставить на свои места. Слышал я как с педофилами обращаются.
— Игорёк на базаре семечками торгует. Меня Игорь звать. И провинность моя политическая.
— Ну-ну…Дай бог если так. Ты учти, правда про всех на поселении всплывает.
— Мне боятся нечего. А вот у тебя Петруха какие проблемы?
— Да нет их уже, — Петруха похлопал ладонями по кровати. — Моё дело теперь на шконке чалится
— Я вот слушаю и так понимаю, что ты не первый раз эту процедуру проходишь?
— И как ты догадался? — усмехнулся Петруха.
— Лексикон уж больно специфический. И как там? На поселении? Что за работа?
Как люди живут?
— Живут. А куда деваться? Работают куда пошлют.
Петруха говорил неохотно и неопределенно. Но мне почему-то казалось, что готовят нас не на поселение, слова о подопытных не выходили у меня из головы.
Дверь открылась, и в комнату заглянул статный парень с резиновой дубинкой.
— Все на выход! Обед. Приглашения ждёте?
— Командир, он новенький, ещё не оклемался. Может, я пайку сюда принесу?
— На выход я сказал! — Недовольно рявкнул парень. И его румяные щёки стали ещё ярче.
Я с трудом поднялся на ноги. Петруха подставил мне своё плечо опереться, и мы как сиамские близнецы пошкандыляли по коридору. Шкандыляли не одни. Человек пятнадцать доходяг шли одним курсом с нами. Где-то посередине коридор расширился.
Тут оказалась столовая. Накрытые столы изобилием не баловали, но еда была питательной и сытной. С течением времени меню того периода позабылось, но кое-что я помню.
Дымящуюся гречневую кашу, компот и обязательную шоколадку на десерт.
Набросившись на еду, я думал о том, как её обидно мало. Но съев пару ложек, вдруг понял, что больше не могу. Ещё одну ложку я не выдержу, а просто лопну. Тогда я стал глазеть по сторонам и считать едоков. 10, 15,25, 30..итого тридцать два человека. Доходяг и нормальных, уже откормленных примерно пополам.
— Петро, а после обеда что? Назад по камерам?
Петро, который желудок видать натренировал, уплетал кашу за обе щеки.
— У? — Поинтересовался он с полным ртом.
— Я говорю распорядок здесь, какой?
— Угу.
Про распорядок я узнал сам по окончанию обеда. Дистрофиков ожидал тихий час, а упитанных
