желудок оказался цел. А шрамы и рубцы полученные во время войны потихоньку стирались. Рассматривая свою голову в зеркале с облупившейся и почерневшей амальгамой в зачуханном номере трактира, я обратил внимание, что шрам от пули чирком распоровшей мне кожу у виска совсем пропал. Пропал, как и пропали другие шрамы. Не оказалось шрама от ножевой раны в боку и от штыка на плече ничего не осталось. Осколочный на затылке наверняка тоже исчез. Лучшим способом заживление ран оказалось перемещение во времени. Время словно само пытается загладить свои парадоксы. Если так и пойдет дальше, то возможно…Если конечно не погибну, я смогу дойти до начала времен. Только зачем? Зачем?
Знаю одно. Мне предначертан путь и это путь воина. Значит надо постараться пройти его достойно. Нанеся максимальный урон врагу и принести максимальную пользу.
Кому и какую пользу? Спросите вы. Ведь у ронина нет хозяина и он никому не служит?
Служит. Своим внутренним убеждениям правоты и правды, своему пониманию добра и зла. И я уже служил своей земле, своему народу. И очень надеялся послужить ещё.
Только мне нужно было время подготовиться к следующему сражению.
— Дело ваше барин, но сдается мне, что нелепое вы придумали. Вы уж простите мужика неотесанного.
Кузнец Прокоп на неотесанного мужика совсем не походил. В черных глазах была видна насмешка и ум, и многолетний опыт. А ещё это было видно по его ножам, которые продавались на рынке. Легкие кованые ножи, с простыми деревянными рукоятками из березового капа, резали гвозди как колбасу. И я выяснил у торговца где найти кузнеца. Прокоп встретил меня не очень гостеприимно. Сильные жилистые руки Прокоп сложил на груди и от этого казался ещё шире. Большая окладистая борода пропахшая дымом и пожженная местами от пламени, росла практически от самих глаз. Войлочная шапочка на голове тюбетейкой не выглядела, хотя по форме и была на неё похожа, зато делала хозяина похожим на Гефеста, каким он и был.
— Мне нужна сабля сделанная по моему рецепту и определенным способом, — терпеливо повторил я. Способ кузнецу я уже обрисовал в общих чертах.
— Где это видано над железом так изгаляться? — не уступал Прокоп, — Нужна сабелька, так мою возьмите. Чем плоха?
Сабелька Прокопа действительна была не плоха. И случись мне рубится на дуэли, я скорее всего её бы и взял без долгих раздумий. Но в сражении мне нужен был катана.
И скорее 'тати' катана с длиной клинка более 75 см. Длинная рукоятка меча 28 см позволяла бы рубить двумя руками и сразу насмерть. Война не дуэль и реверансы в виде мелких ранений мне наносить ни к чему. И нужно учитывать, что на теле будут кирасы.
— Ну хорошо, — сказал я, видя что упрямого кузнеца не переубедить, — Вот скажи, выдержит твоя сабля если я черенок лопаты разрублю?
— Это от умения зависит, — усмехнулся кузнец.
Штыковую лопату, запримеченную мной в углу, я извлек на свет божий и воткнул в землю, наступая на неё всем весом тела.
— Э! — только и успел сказать кузнец.
Покрепче обняв саблю пальцами, я приподнялся на носочках, и рубанул наискось. Кусок черенка отлетел в сторону, загромыхав в груде железного лома за наковальней, сама лопата скособочилась в другую сторону, полотно согнулось, вырвав из утрамбованного пола кусок земли и подняв в воздух угольную пыль.
— Ваше благородие! Вы чего творите!
— Проверяю твою саблю, — улыбнулся я, сделав заметку про 'ваше благородие'.
— А теперь скажи мне, выдержит твоя сабля, если древко будет в два раза толще?
Книжная лавка 'Кирилл и Мефодий' была открыта почти в центре города. Но посетителей в ней было до обидного мало. Роясь в свежих, пахнущих типографской краской, книгах ничего примечательного обнаружить я не смог. Тщедушный молодой человек приставленный к книгам продавцом, казалось не работал здесь а отбывал срок.
Таким уж равнодушием веяло от его скучающего блеклого лица, словно этот срок пребывания был пожизненный. На мои вопросы относительно греческого словаря и прочих интересующих меня изданий он отвечал отрицательно или невнятно и постоянно морщился, как от зубной боли. Словно сам процесс разговора доставлял ему физические страдания. Гнать надо взашей таких продавцов, подумал я, рассердившись. Что это за книжный магазин такой, если 'Евангелия' в нем днем с огнем не сыщешь? Об 'Истории государства Российского' Н.М.Карамзина и слыхом не слыхивали? Про Костомарова Н.И и его труд 'Русская история в жизнеописании её главнейших деятелей' знать ничего не знали? Словарей кроме как англо-немецко-французских нет, словно других языков и в природе не существует?
Придется идти в церковь, всё равно собирался рясу да крест отдать.
Прикупив в церковной лавке карманное издание Нового завета я отдал старушке в туго повязанном черном платке рясу и крест, живописав с какими приключениями я их добыл. Разумеется, правды в моих описаниях не было ни слова. Сии реликвии я якобы отобрал у вора. Но ложь моя была вознаграждена сторицей. 'Божий одуванчик' проникся ко мне доверием и поведал о том, что греческий словарь без сомнения есть у отца Феофана ведущего уроки богословия в церковно-приходской школе. Сам Феофан отсутствовал.
Но Марфа Васильевна, как звали старушку, обещала у него спросить как появится и поспособствовать тому, чтобы батюшка словарь мне одолжил на время. Расстались мы почти друзьями. Напоследок, я приобрел две толстые восковые свечи и зашел с ними в храм.
Полумрак. Блеск позолоченных окладов. Строгие лики святых и великомучеников.
Всё моё озорное настроение как ветром сдуло. Впрочем, я не шутить и паясничать сюда пришел. Я пришел поставить свечки за упокой и за здравие. За упокой тех душ, которых я отправил в мир иной. Вольно или не вольно. За убитых врагов и противников в войне ни грамма раскаяния я не испытывал. Но у них ведь были жены, матери, дети, которые их любили. И зажигая свечу, я мысленно просил у них прощение. Я мысленно просил прощения у тех бомжей в подвале, у жандармов, у работников лаборатории, у тех кто врагом мне не был, но встал на моем пути. Я мысленно просил прощения у Димона, у Дмитрия Александровича, что втянул его в эту историю. И в тайной надежде, что Димка жив поставил именно для него свечку за здравие. За здравие всех хороших людей, встретившихся мне в жизни.
Перекрестившись, я поклонился и собрался уходить, когда заметил одинокую женщину, в легкой косынке. Женщине было лет тридцать или около того. Она о чем-то горячо молилась около образа Божьей Матери, часто и низко кланяясь. В глазах её блестели слезы. Что могло у неё произойти, подумал я? Потеряла ли она ребенка, мужа или просто близкого человека? Кольцо на руке было знаком того, что она обручена. Платок же на голове не черный, траурный, значит не вдова. По крайней мере, если и вдова, то сорок дней прошло как минимум. Не терплю женские слезы. У меня душа переворачивается. Мне сразу хочется помочь, сделать что угодно, только чтоб они не текли по щекам. Рассмешить, развеселить. Но церковь это не то место, где смешат. А горе это не то чувство, которое можно исправить шуткой.
Заметив мой нескромный взгляд женщина отвернулась и поспешила на выход, пряча глаза. Я не торопясь пошел следом, задумавшись о своей дальнейшей жизни.
И о том, что завтра с утра надо быть у Прокопа. И настоять, чтоб ковал он под моим чутким руководством. Исторические книги надо поискать в городской публичной библиотеке, размещенной в пристройке у городской ратуши. И о том, что переводом Евангелия я займусь обязательно, и буду сличать с каноническим переводом. Манускрипт попался мне в жизни два раза, а я в такие совпадения не верю. Есть в нем загадка, раз Гершензон при упоминании личности, продавшей ему книгу чуть сознания не лишился. И эту загадку я должен разгадать. Впрочем, никому и ничего я не должен. Пусть это будет моим хобби. Слава тебе Господи! Озарение нашло на меня. Вот я дурак! Если в церковно-приходской школе проходят греческий язык, то в гимназии и подавно! Да этих словарей в каждой библиотеке просто завались!
Здание городской ратуши стояло не очень далеко от храма. Шагов пятьсот не более.
