'Там, куда вы направляетесь, нет ничего изящного. Доктора обычно говорят об этом не больше, чем государственные полицейские говорят об оторванных головах, найденных в канаве недалеко от места автомобильной аварии или о почерневшем ребенке, которого они обнаруживают в шкафу на следующий день после того, как огни рождественской елки охватили пламенем дом, но мы знаем о прекрасном мире тучности от женщин, которые выращивают плесень под складками жировых отложений, и которая до конца так и не вымывается оттуда годами и от мужчин, которые повсюду таскают за собой облако смрада, потому что не в состоянии обтереть себя как следует в течени десяти лет и даже больше.»
Сифкиц поморщился и сделал отмахивающийся жест рукой.
' Не хочу сказать, что и вы таким станете, Ричард — большинству удается этого избежать, они, по видимому, имеют своего рода встроенный ограничитель, но доля правды в старой пословице о том, что кто- то ложкой и вилкой вырыл себе могилу все-таки есть. Помните об этом.»
'Я буду.»
'Хорошо. Это речь. Или проповедь. Или неважно что. Я не буду вам говорить — идите и больше не грешите, я просто повторю то, что уже сказал.»
Несмотря на то, что графу о профессии в бланке на возврат подоходного налога он на протяжении двенадцати лет заполнял словами ' Свободный художник', Сифкиц не считал себя особенно творческим человеком, он не занимался живописью (и даже не рисовал) так… кое-что для себя, в течении года после окончания университета Де Поль. Он делал обложки для книг, несколько постеров для фильмов, много иллюстраций для журналов, оформил несколько обложек для брошюр торговых выставок. И сделал одну обложку для компактдиска (для Slobberbone — группа, которой он особенно восхищался), но говорил, что больше этим не будет заниматься, потому что для того, чтобы увидеть денежное выражение результатов этого труда, понадобилось бы увеличительное стекло. Вот насколько он был близок к тому, что называют ' артистической натурой'.
Если бы его спросили о том, что из того, что он сделал ему самому нравится, он бы, вероятно, не нашелся с ответом. Если бы нажали, то он, возможно, назвал бы картину с изображением белокурой девушки, бегущей по траве, которую он написал для рекламы смягчителя для белья Дауни, но даже это не было бы правдой, он ответил бы так только затем, чтобы от него отстали с расспросами. По правде говоря, он не был таким художником, у которого были (или которому нужно было иметь) каких-то фаворитов. Он уже давно брал в руки кисть только для того, чтобы поработать над заказами, которые обычно он делал по подробным описаниям от рекламных агенств или по фотографиям (так же как и в случае с девушкой, бегущей по траве, очевидно переполненной радостью от того, что ей наконец-то удалось выиграть битву со статикой, при которой одежда липнет к телу).
Но, несомненно и то, что такие приливы вдохновения, которые случаются у лучших из нас — таких как Пикассо, Ван Гог и Сальвадор Дали — в конце концов должны возникнуть и у других, но не чаще одного или двух раз за всю жизнь. Сифкиц домой поехал на автобусе, маршрут которого пролегал через весь город (машины у него не было со времен колледжа); он сидел и смотрел в окно(сложенный листок медицинского заключения с впечаттанной в него красной строкой лежал в его заднем кармане), он поймал себя на том, что все-время его глаза останавливались на разнообразных рабочих и бригадах строителей, мимо которых проезжал автобус: парни в касках шли через стройплощадку, одни с ведрами, другие с досками, балансирующими у них на плечах; парни из Кон Эд[4] cновали туда-сюда в люках, огороженных желтой лентой с надписью ' Рабочая зона'; трое парней устанавливали строительные леса напротив витрины универмага, четвертый в это время говорил по мобильному.
Постепенно он увидел картину, которая возникла в его голове и теперь претендовала на свое место в мире. Когда он вернулся на свой чердак в Сохо, который служил ему как домом, так и студией, он пересек его, направляясь к своему замусоренному гнезду под окном в крыше, забыв поднять лежавшую на полу почту. На самом деле, он даже бросил на нее свой пиджак.
Он довольно долго смотрел на стоявшие в углу чистые холсты, но так и не подошел к ним. Вместо этого он взял лист простого белого прессованного картона, угольный карандаш и принялся за работу. В течении последующего часа телефон звонил дважды. И оба раза на звонки отвечал автоответчик.
Он работал над картиной с перерывами, но больше все-таки работал, чем прерывался, особенно, когда по прошествии какого-то времени понял, насколько она хороша — и в последующие десять дней, она переместилась с картона на холст, высотой в три фута и длиной в четыре и ему такой переход казался вполне естественным. Это была самая большая поверхность над которой он работал за последние десять лет.
На картине были изображены четверо мужчин — это были рабочие, в джинсах и поплиновых куртках, в больших, старых рабочих ботинках, они стояли на обочине проселочной дороги, большая часть которой была скрыта в лесной чаще (он изобразил ее, используя оттенки темно-зеленого с добавлением серого, отчетливыми, быстрыми, размашистыми штрихами). Двое из них были с лопатами; у третьего были ведра в каждой руке; четвертый поправлял фуражку на лбу тем движением, которое идеально показывало накопившуюся к концу рабочего дня усталость и растущее понимание того, что работе не будет конца; фактически, объем работы к концу дня возрастал по сравнению с тем, каким он был в начале. Этот четвертый, носивший видавшую виды старую матерчатую кепку с напечатанным над козырьком словом ЛИПИД, был бригадиром. Он разговаривал с женой по сотовому. Иду домой, дорогая, нет, никуда не хочу, не сегодня, слишком устал, утром рано вставать. Парни ныли, но я их уговорил. Сифкиц не знал, как он смог понять все это, но ему это удалось. Он просто знал, что парня с ведрами звали Фредди, и это ему принадлежал грузовик, на котором они все приехали. Он был припаркован где-то рядом, за картиной; можно было рассмотреть даже часть его тени. Другого парня с лопатой звали Карлос, у него болела спина и он посещал костоправа.
На картине не было видно, какого рода работу они делали, объект их трудов находился где-то за левым краем картины, но зритель мог видеть, как эти люди измождены. Сифкиц всегда любил детализацию (и это серо-зеленое пятно, которое изображало лес, было совершенно не в его стиле) зато людей он изобразил так, что в их лицах, в каждой их черточке зритель мог сразу увидеть усталость. Которая была видна и в пятнах пота на воротниках их рубашек.
Небо над ними было странного органически-красного цвета.
Он, разумеется, знал, что собой представляла эта картина и почему у неба был такой странный цвет. Это была та бригада, о которой рассказывал ему доктор, запечатленная в конце их рабочего дня. В реальном мире, за пределами этого органически-красного неба, Ричард Сифкиц, их работодатель, только что закусил перед тем как отправиться спать — остатками какого-то пирога или припасенными им пончиками из Криспи Крим — и опустил голову на подушку. Это значит, что они наконец-то могли пойти домой и на сегодня быть свободны. Будут ли они есть? Да, но не так много как он. Они слишком устали, чтобы съесть много, это было написано на их лицах. Вместо того, чтобы объедаться, эти парни, работающие на Компанию Липидов, подняли бы свои ноги повыше и посмотрели бы телевизор. И может быть уснули сидя или лежа напротив него, чтобы проснуться пару часов спустя и увидеть, что на на экране заканчивается все-то же шоу с Роном Поупилом, демонстрирующим свои новейшие изобретения перед восторженной студийной аудиторией. Они бы его выключили пультом дистанционного управления и поволокли ноги к кровати, бросая одежду на ходу и даже не оглядываясь.
Обо всем этом рассказала картина, хотя на ней ничего подобного и не было. Она не была для Сифкица каким-то наваждением и не стала его жизнью, но она определенно внесла в нее что-то новое, что-то хорошее. Он понятия не имел, что будет с ней делать, когда закончит, да его это особенно и не волновало. Какое-то время ему нравилось, проснувшись утром, смотреть на нее одним раскрытым глазом, доставая из задницы, врезавшиеся в нее Биг Договские боксерские трусы. Он думал, что ее надо будет как-нибудь назвать, когда она будет закончена. Пока что он обдумал и отверг несколько названий — ' Пришло время остановиться', 'Парни сказали-хватит на сегодня', ' Берковиц сказал — хватит на сегодня'. Берковиц был боссом, бригадиром, это у него был сотовый «Моторолла» и кепка с названием ЛИПИД.
Все эти названия не были достаточно хороши, но он не расстраивался по этому поводу. Он знал, что в конце-концов он найдет для нее правильное название. Это будет как щелчек в голове. А пока что торопиться было не куда. Он не знал по какой причине, но пока писал картину, он похудел на пятнадцать фунтов. Может дело было в ней.
А может и нет.
