сдувало волосы с его лба.
Иногда ему попадались знаки, приколоченные гвоздями к деревьям, в местах, где его дорога пересекалась с другими. На одном из них было сказаноКаскадная дорога. ХЕРКИМЕР, 120 миль, было написано на другом-он был изрешечен старыми отверстиями от пуль. Данные на знаках всегда совпадали с теми, которые были указаны на дорожной карте на стене в алькове. Он уже решил, что достигнув Херкимера, он продолжит свой путь в Канадских лесных чащах и даже не остановится, чтобы купить сувениры. Там дорога обрывалась, но это не было проблемой; он уже приобрел книгу под названием Карты Местности Восточной Канады. Он бы просто отредактировал карту проложив свой собственный путь острым синим карандашем, рисуя при этом много загогулин. Загогулины увеличивали километраж.
Он мог бы поехать к Заполярному Кругу, если бы захотел.
Однажды вечером, после очередного звонка будильника, который выводил его из транса, он подошел к проекции и стал долго и задумчиво ее рассматривать, склонив голову набок. Другой бы там мало что увидел; находясь так близко к картине, эффект принудительной перспективы переставал срабатывать и для не тренированного глаза лесистый пейзаж превращался в разноцветную мазню — светло-коричневую, в том месте, где была дорога, темно-коричневую- там, где была листва, сине-серый с прожилками зеленоговместо пихт, яркий желто-белый- там, где находилось закатное солнце в крайнем левом углу, в опасной близости к двери, ведущей в котельную. Но Сифкиц, тем не менее, все видел так как надо. Картина навсегда зафиксировалась в его сознании и была неизменна. Если он не сидел на велотренажере, конечно, но даже тогда, он помнил ее в общих чертах. Что было хорошо. То, что он ее помнил, было своего рода пробным камнем, способом убедить себя, что это было не более, чем сложные игры ума, что- то в его подсознании, что он мог отключить когда этого хотел.
Он принес в подвал коробку с красками на случай, когда они ему понадобятся, и теперь, не долго думая, он добавил несколько пятен коричневого к дороге, смешивая его с черным, чтобы сделать ее более темной, чем листва. Он отступил назад, посмотрел на внесенные им добавления и кивнул. Это было небольшое изменение, но оно сделало картину еще более совершенной.
На следующий день, проезжая на своем трех-скоростном Роли через лес (теперь он был менее, чем в шестидесяти милях от Херкимера и только в восьмидесяти от Канадской границы) он обалдел, когда увидел, что посреди дороги стоит довольно крупный самец оленя и испуганно смотрит на него своими темными бархатистыми глазами. Он вскинул вверх белый флаг своего хвоста, уронил кучку какашек, и снова направился к лесу. Сифкиц увидел, как он еще раз задрал свой хвост и затем исчез. Он продолжил свой путь, объехав оленье дерьмо — у него не было желания заполнять им протекторы своих шин.
В тот вечер он выключил будильник и подошел к картине на стене, вытирая пот со лба платком, который он достал из заднего кармана своих джинсов. Он критически посмотрел на проекцию, поставив руки на бедра. Затем, работая уверенно и с обычной для него быстротой — и не мудрено, он занимался этим на протяжении уже почти двадцати лет- зарисовал какашки, заменив их несколькими ржавыми банками из под пива, вне сомнения, оставленных каким-нибудь местным охотником, который проходил здесь в поисках фазана или индейки.
'Ты пропустил их, Берковиц, ' сказал он в тот вечер, когда сидел и пил пиво, вместо сока V-8.[7] 'Я сам их завтра уберу, но сделай так, чтобы подобное больше не повторялось.»
Но ему не пришлось этого делать: когда на следующий день он спустился в подвал, чтобы закрасить банки на картине, их там уже не было. На мгновение его охватил настоящий ужас- как будто в живот ткнули тупым концом палки- его ужаснуло то, что он сделал — посреди ночи спустился сюда вниз, как лунатик, взял свою верную банку с растворителем и кисть? И потом напрочь забыл об этом? Он сел на велотренажер и вскоре стал крутить педали своего старенького Роли, вдыхая чистый запах леса и наслаждаясь тем, как ветер сдувает со лба его волосы. Может быть тогда все и стало меняться- именно в тот день? В день, когда он почувствовал, что он возможно не один на этой дороге в Херкимер? Одно не вызывало сомнений: это случилось на следующий день после того, как исчезли пивные банки и когда он увидел по-настоящему страшный сон, после которого он и нарисовал гараж Карлоса.
IV. Человек с ружьем
Последний раз такой яркий сон он видел лет в четырнадцать, когда три или четыре незабываемые поллюции привели его в физический мир мужчины. Но то, что он увидел сейчас, было самым страшным из всего того, что он видел раньше, вне всяких сомнений, увиденное им прежде даже приблизительно не могло сравниться с увиденным в этом сне. Он видел все как в реальности, несмотря на то, что сон был странно поверхностным: он осознавал, что спит, но не мог проснуться. Он чувствовал себя как-будто обернутым в какую-то мерзкую марлю. Он с трудом осознавал, что его кровать рядом, и что он находится в ней — но он не мог пробиться к лежавшему на ней Ричарду Сифкицу, дрожащему и потному, в своих предназначенных для сна Биг Договских боксерских шортах.
Он увидел подушку и бежевый телефон с трещиной в корпусе. Затем — прихожую с фотографиями его жены и троих дочерей. Потом кухня, микроволновая печь, таймер которой поазывал 4: 16. Блюдо с бананами (которые наполнили его печалью и ужасом) на кухонном столе от Формика.[8] Затем коридор. Там лежал Пепе, их собака, положив морду на лапы, Пепе даже не поднял головы, когда он проходил мимо, а просто поднял на него глаза, показав ужасный, пронизанный кровеносными сосудами белый полумесяц, и в этот момент Сифкиц зарыдал во сне, осознав, что все это он потерял.
Теперь он был в гараже. Он чувствовал запах масла. И знакомый запах зубровки душистой. Газонокосилка стояла в углу как какое-то загородное божество. Он увидел зажатый в тисках рабочий стол, старый и темный, деревянная поверхность которого была испещрена крошечными трещинами.
Дальше- шкаф. Коньки его девочек лежали как попало на полу, их шнурки были белыми как ванильное мороженое. Его инструменты свисали с настенных штырьков в аккуратной последовательности, это были в основном садовые инструменты и самым неприятным для работы в саду был
(Карлос. Меня зовут Карлос.)
На самой верхней полке, далеко за пределами досягаемости его дочерей, лежало ружье а. 410, которым уже много лет никто не пользовался и о котором почти забыли, и еще коробка с патронами, такими темными, что на них сбоку едва можно было прочесть слово Винчестер, вполне достаточно того, что ты его мог прочитать и тогда Сифкиц пришел к пониманию, что он вынашивал в своей голове план потенциального суицида. Он яростно боролся, то пытаясь остановить Карлоса, то пытаясь убежать от него, но не мог сделать ни того, ни другого, хотя и чувствовал под собой свою кровать, по ту сторону марли, в которую он был укутан с головы до пят.
Теперь он снова был у тисков, а его. 410 был зажат в тиски, коробка с патронами лежала на рабочем столе, рядом с тисками, там же была и ножовка и он стал пилить ею ствол ружья, потому что так ему было легче сделать то, что он хотел сделать и раскрыл коробку с патронами, их было там два десятка, жирные зеленые, с медным основанием и звук который издало ружье, когда Карлос схватил его было не щелчком, а треском! и во рту у него был привкус масла и пыли, маслянистый- на языке, и пыльный- на внутренней поверхности щек и на зубах, а его спина болела, болела как LAMF,[9] именно так они и отмечались в заброшенных зданиях (а иногда и не только в заброшенных), когда он был подростком и носился вместе с Дьяконами по Поукипзи, они писали на стенах LAMF, теперь также болела его спина, но сейчас, когда его уволили, он потерял многое-Джимми Берковиц больше не мог позволить себе покупать амфетамины, поэтому и Карлос Мартинес больше не мог их покупать, что заглушить боль в спине, он не мог себе позволить и костоправа, чтобы облегчить боль, он не мог позволить себе даже платить за дом — ay, caramba, так обычно они говорили в шутку, но теперь, говоря так, он не шутил, ay, caramba — они же так потеряют дом, когда до конца выплат по кредиту оставалось меньше пяти лет и они потеряют его, si-si, senor, и в этом был виноват он — чертов Сифкиц, с его проклятым хобби по поддержанию дороги в
