Мария Коста дель Сантуш подошла к картине, извлекла из кармана носовой платок и попыталась вытереть долетевшие до полотна капли крови.
– К картине не прикасаться! – послышался окрик.
В комнату одновременно ворвались группа специальных агентов и толпа искусствоведов…
На Санторин я прилетел под вечер, когда солнце уже коснулось Средиземного моря. Самолет еще только разворачивался для посадки, а я уже разглядывал через иллюминатор высокий обрыв, спускающийся к воде, пару белых теплоходов, покачивающихся у пристани, и высеченную в скале дорогу, по которой наверх двигалось несколько осликов. Чуть в стороне к белокаменному городу, расположенному на вершине горы, полз фуникулер.
Город имел название Фира – столица греческого острова Санторин. Филиал дублинской штаб-квартиры ИСЛЭ почему-то находился здесь. С любопытством побродил я по улицам, сплошь заставленным небольшими магазинчиками и тавернами. Располагалась Фира не столько по горизонтали, сколько по вертикали, террасами спускаясь к воде. Согласно распространенному мнению, Санторин – сохранившийся осколок Атлантиды. Здесь можно увидеть то, чего не увидишь более нигде, скажем, пляжи из черного песка. Белые лежаки и разноцветные зонтики от солнца смотрятся на его фоне весьма экзотически. Неподалеку от Санторина в легкой дымке покоится островок Неа Камэни, в арсенале которого – просыпающийся время от времени вулкан.
На фуникулере я спустился к причалу и среди теплоходов обнаружил роскошную яхту под названием 'Эксельсиор'. На берег был спущен трап. Преградившему дорогу матросу я предъявил удостоверение члена ИСЛЭ и взошел на борт. Для разнообразия Лепаж-Ренуф зафрахтовал это судно, чтобы провести очередное заседание Совета в открытом море. Два дня назад ему вручили Нобелевскую премию. За церемонией я наблюдал по телевизору и видел свою мать: сияющую и счастливую. Речь Лепаж-Ренуфа изобиловала мудреными оборотами и, в общем-то, большого впечатления не произвела. Я выключил телевизор раньше, чем он успел закончить.
В отведенной мне каюте, я открыл кейс, и извлек на свет божий мину: правильной формы металлический цилиндр, одна половина которого легко входила в другую. Немного смахивает на термос. Вытащив внутреннюю часть, я установил время, затем сложил мину и поставил ее на откидной полированный столик. На палубе я столкнулся с Кетлиным и Делитчем, которые что-то оживленно обсуждали.
– Пойду пройдусь, – бросил я им.
На причале Шамполион разглядывал у ларька открытки с видами Санторина.
– Смотри, не опоздай к отплытию, – предупредил он меня.
Лепсиус и Баудиссен пили пиво вместе с рыбаками.
– Хочешь кружечку? – поинтересовался Баудиссен.
– С удовольствием, но я в цейтноте. Хочу присмотреть на острове какую-нибудь золотую безделушку.
– Тогда поторопись.
Наверху, рядом со станцией фуникулера замерли с газетами Дю-Шалью и Пханья…
Переступив порог ювелирного магазина, я застыл в нерешительности. Навстречу двинулся импозантный мужчина средних лет в строгом черном костюме. Он заговорил со мной по-английски и я было решил, что он англичанин. Потом в магазин забрела чета французских туристов, он заговорил по-французски, и я подумал, что он – француз. Наконец, с зашедшим на минутку хозяином соседнего магазинчика он заговорил на чистейшем греческом.
Ничего, подумал я, скоро все заговорят на эсперанто, и это лишит тебя какого-либо преимущества. А если не заговорят, то только благодаря мне и таким, как я. Молись на меня!
Я долго выбирал брелок, наконец, остановился на Весах – своем знаке зодиака. Потом долго выбирал цепочку.
У станции фуникулера ни Дю-Шалью, ни Пханьи уже, естественно, не было. Однако когда кабина поползла вниз, я обнаружил 'Эксельсиор' еще стоящим у причала. Уже окончательно стемнело, и он сиял в ночи всеми своими огнями. Внизу меня поджидали рыбаки. Они тут же что-то затараторили, выразительно показывая на яхту. Я посмотрел на часы и побежал. На палубе стояли члены Совета и нетерпеливо махали руками. И тут раздался оглушительный взрыв. От неожиданности я присел. Вверх взметнулся столб пламени, какие-то доски, предметы утвари. На палубу соседнего теплохода высыпали потревоженные пассажиры. Неожиданно я зарыдал, у меня сделалась истерика…
Лепаж-Ренуф, который заболел и не смог приехать на Санторин, оказался под подозрением у полиции. Ведь это именно ему принадлежала идея провести заседание Совета на воде и именно он зафрахтовал 'Эксельсиор'. Страховая компания, клиентом которой являлась фирма-владелица яхты, требовала тщательного расследования. Меня допрашивали часа полтора, затем отпустили. Еще сутки я провел на острове, затем возвратился в Америку.
Истребление любителей эсперанто продолжалось. Мой 'люгер' кашлял, словно хронический туберкулезник, – его просто душили приступы кашля. Практически каждый тарантул из коллекции отца Айры Гамильтона уже получил имя собственное. Я позвонил дяде в Голливуд и поинтересовался, не найдется ли случайно стендов с тарантулами в его бункере в Коннектикуте.
– Не знаю, – ответил дядя, – я никогда там не был. А зачем они тебе понадобились?
– Ведь это память об отце, – промямлил я.
– О' кэй, позвони моему управляющему, – и он продиктовал номер телефона.
– Да, сэр, – подтвердил управляющий мое предположение, – стенды с тарантулами все еще находятся там.
– Мне хотелось бы их забрать.
– Сделайте одолжение. – По-моему, он был очень удивлен.
Стенды, уже заполненные именами, перекочевали в гараж, где они были сложены один на другой. Их место заняли тарантулы из Коннектикута.
Чуть позже в Лос-Анджелесе мне удалось проникнуть в один из дорогих домов, стоящих на Беверли- хилл. Я застал там очаровательную хозяйку – довольно известную актрису, пропагандирующую эсперанто. Однако стоило мне наставить на нее 'люгер', как она неожиданно рухнула замертво: свалилась в бассейн, из которого была выпущена вода. На столе я обнаружил записку, из которой следовало, что она покончила с собой – отравилась. Во всем винила моего дядю. Вернее, дядю Айры Гамильтона.
Потом мне приснилась Бо. Они с Айрой лежали в комнате студенческого общежития, разгоряченные сексом, и глупо таращились в потолок. Она попросила сигарету и принялась пускать дым маленькими колечками.
– В последние дни ты все время какой-то мрачный, – ворчала Бо. – Я-то думала, что когда выйдет твоя монография…
– Стоп! – прервал ее Айра. – К черту монографию! Лучше поговорим о твоем увлечении фигурным катанием. Что за тип сейчас с тобой в паре? Я имею в виду этого увальня-блондина с кукольным лицом.
– А, Тэйлор… – Бо захихикала. – Между прочим, тренер возлагает на него большие надежды. Из нас может выйти неплохая пара. На льду, я имею в виду.
– Но у него руки, как у орангутанга. С такими руками, хорошо зарабатывать деньги мытьем окон на небоскребах.
– Ты что, ревнуешь?
– Еще чего!
– Тогда я не понимаю… И почему ты не хочешь, чтобы мы поговорили о монографии?
Айра тоже потянулся за сигаретой.
– Тираж минимальный, – нервно проговорил он. – Критика самая недоброжелательная. Все время одно и то же. Их, видите ли, смущает кровь! Ха! Исследование посвящено деятельности инквизиции, а они морщатся от крови. С каплей крови они, быть может, еще смирились, но во времена инквизиции кровь проливалась рекой! Прямо не критики, а девицы какие-то с испорченными нервами. Научный подход, видите ли, несовместим со злоупотреблениями натурализмом!
Айра глубоко затянулся.
