дубом и не березой.
Впрочем, сейчас всмотрелся внимательнее и увидел, что это клен. Стало быть телефонная будка находилась под большим раскидистым кленом.
Я бросил жетон и набрал номер Евлахова. Мне любопытно было узнать, жив ли еще этот неврастеник.
– А, привет, – сказал он.
Я попытался продегустировать настроение, поместив голос на кончик языка. Интонации, вроде бы, здоровые.
– Ну, как дела? – поинтересовался я. – Супруга не образумилась?
– А пошла она в жопу, – сказал Евлахов. Он, видимо, уже забыл, что несколько дней назад собирался подставиться из-за нее под три фазы.
Потом он рассказал, что я был прав, что он познакомился с потрясной бабой, что он сделал, как я сказал: прочитал ей в трамвае стихотворение про жабу, что супруга про это каким-то образом пронюхала и действительно готова приползти на полусогнутых и лизать ему жопу, что это ему теперь на фиг не нужно, что пошла она, что он ложил на нее, что ему только киндера жалко, но ничего, как-нибудь все образуется. И что я – гений.
– Книги прочитал? – практически без перехода поинтересовался он.
– Прочитал, но не отдам, – обезоруживающе наглым тоном сообщил я.
– Что значит… – голос у него сразу же упал.
Я брякнул, что хочу написать рок-оперу по романам Середы – блажь такая на меня нашла. А процесс этот длительный…
Он молча засопел в трубку. Да так: жалобно-жалобно.
– Не дрейфь – беру на время, – смягчился я. – Подробности письмом.
– А Момина?
– Момина отдам при первой же встрече. Ладно, Грета, пока.
Он еще помолчал, видимо, соображая, стоит ли лишний раз уточнить насчет книг.
– Орэвуар, мадемуазель Пучини, – наконец выдавил он из себя.
Причем, интересно, здесь „орэвуар' и причем здесь „мадмуазель'? Пучини ведь – фамилия итальянская. „Оривидерчи, белла донна Пучини' – вот как надо.
Поодаль валялся алкоголик Стеценко – левая нога тонула в глубокой луже. Какая-то сердобольная душа набросила на него кусок целлофана, прижатого к земле кирпичиками.
„Оривидерчи, белла донна Пучини'…
Два гермафродита, подумалось мне. И мысль эта была отнюдь не досужая. Ведь все романы для издательства „Роса' мы писали от имени женщин. И об их чувствах к мужчинам, и о половых проблемах, и об ощущениях в постели. И о месячных. Попробуйте, опишите первое сексуальное переживание девственницы, если вы не только никогда сами не были девственницей, но вам даже ни разу не приходилось помочь девушке сбросить с себя анатомические оковы. Если сама невинность для вас – такая же легенда, как легенды о Тессее или об аргонавтах.
Я уж молчу о том, что в течение многих лет Толька Евлахов знал только одну женщину – свою жену. И лишь сейчас у него, по-видимому, начинается период ренессанса.
Я вышел на улицу и дождь тут же припустил с новой силой. Пешеходы на манер кроликов перепрыгивали через лужи. В молочный магазин стояла очередь, таявшая под ливнем словно сугроб. Показался одинокий трамвай. Я сел в него и доехал до парка Горького. О доме, который мне предстояло найти, я был давно наслышан: квартиры в нем считались одними из лучших в городе.
Однако в непосредственной близости от него я оказался впервые. Дом солидный, что и говорить. С кариатидами на фронтоне. Потянув ручку на себя, я убедился, что дверь заперта. Тогда я вошел во двор и сделал попытку проникнуть внутрь с черного хода. Однако и эта дверь не поддавалась. Что за чертовщина! Как люди попадают к себе домой? Не по пожарной же лестнице. Я вновь приблизился к подъезду с парадной стороны и тут заметил на двери кнопочки, а под ними – фамилии. Домофон! Мне еще ни разу не приходилось пользоваться этим достижением цивилизации. Я позвонил.
– Да? – послышался низкий певучий голос.
Я поискал, куда здесь нужно говорить.
– Это Твердовский.
Она рассмеялась, потом послышалось тихое жужжание. Я нерешительно потянул ручку на себя и – о, чудо! – дверь отворилась. Сим-Сим, откройся! Подъезд был светлым с отделанной мрамором лестницей. Тут словно бы существовал собственный микроклимат. Ее квартира располагалась на четвертом этаже.
Посланница Века Джаза встретила меня в черном шелковом халате. Веселая, изящная, ироничная и необыкновенно симпатичная. Коса, как и в прошлый раз, была переброшена через плечо.
– Привет, привет! – сказала она. – Ого, вас можно выкручивать! Придется презентовать вам зонтик.
– Лучше пушку, – отозвался я.
– В смысле, пистолет?
– Не, которая тучи разгоняет.
Чего бы еще такого сморозить?
Я принялся сдирать с ног свои пудовые кроссовки, потом зашагал вслед за ней по коридору. На ее шелковой спине злобно корчились два каратиста, отвлекавших мое внимание, поэтому коридор разглядеть я не успел.
– Вот сюда, – сказала она, отступая в сторону и пропуская меня вперед.
Это была гостиная.
Я присвистнул. Потом настороженно поинтересовался, живет ли она здесь одна.
Она сказала, что это их родовое гнездо, и что она была единственным отпрыском, и, стало быть, после того, что случилось с родителями…
– Нет, я просто подумал, что… может быть, вы замужем. – При этом я действительно боролся с ощущением, что сейчас из соседней комнаты выползет некий самец мачистского толка в штанах „Адидас' и майке с какой-нибудь заковыристой надписью, этакий боец – головогрудь, верхние клешни расходятся дугообразно, глазки маленькие, колючие…
Усмехнувшись, она сказала, что, поскольку она – существо извращенное, она полностью сублимирует с литературой свою личную жизнь.
– Ну тогда вы извращены в квадрате: литература ведь женского рода. Я имею в виду само слово литература, а не содержание.
– В русском языке – да, – уточнила она. – Вы что, не можете обойтись без таких примитивных аналогий?
Она лишь хотела сказать, что духовность в ее жизни превалирует над плотским, пояснила она, но если мне непременно хочется считать ее лесбиянкой только потому, что литература – женского рода, тогда пожалуйста.
Я заметил, что человек – это ведь и физиология тоже. А некоторые крупные специалисты считают, что человек – это вообще сплошная физиология. Неужели реальная жизнь ее совершенно не интересует?
– Литература – это экстракт реальной жизни, – заявила она.
– Господи! Кто вам сказал?
– Все зависит от метода восприятия.
– Но вы ведь… что-то едите, ходите в туалет, наконец. Пардон. И потом, вам зачем-то понадобились деньги. На кой ляд святому духу деньги, позвольте полюбопытствовать?
– Я ведь уже подчеркивала, что в первую очередь…
– Знаю, знаю, но от денег-то вы тоже не отказываетесь. Вы же предложили мне сто тысяч баксов из гипотетических двухсот.
– Потому что вам предстоит дописать только половину романа. Неужели вы пришли сюда торговаться? Вот не ожидала!
– Боже упаси!
Я попытался понять, почему съехал с рельсов. И зачем мчусь сейчас напропалую, вопреки здравому
