— У нас немало людей, которым приходилось плавать на военных галерах, — сказал Менедем. — Как только мы окажемся к западу от Хиоса — а может, даже раньше, — нас ждет тяжелая работенка.
— Ясно, капитан, — ответил Диоклей.
Когда «Афродита» скользнула в гавань Самоса, солнце уже вот-вот должно было зайти. Однако света все же было еще достаточно, чтобы достичь пирса и пришвартоваться без особых трудностей. Слева находился храм Геры, рядом с ним впадала в море река Имбрас, которая сбегала с гор и пересекала внутреннюю часть острова. Справа, примерно в семи стадиях от берега, возвышалось святилище Посейдона.
Портовые рабочие быстро подтянули акатос к берегу, а гребцы, все еще не пришедшие в себя после гонки, отдыхали между тем на веслах. Один из них поинтересовался, где можно найти продажных женщин, употребив при этом самое скверное слово, какое только можно было придумать.
— Вообще-то я слышал, что здесь полно молодых прелестных девушек, — заметил ему Менедем.
— Да уж наверняка девицы тоже есть, — согласился моряк, — но я ненавижу попусту тратить время.
Поскольку Менедем и сам не любил попусту тратить время, он рассмеялся и согласно кивнул.
Если Кос находился под пятой Птолемея, то Самос принадлежал Антигону. Соклей не удивился, когда два командира в сверкающих доспехах протопали по причалу, чтобы расспросить — что за судно «Афродита» и где оно успело побывать до того, как явилось на Самос. Соклей удивился, когда воины начали задавать свои вопросы: он не мог разобрать ни единого слова из того, что они говорили.
— Что за тарабарщина? — потихоньку спросил Менедем у двоюродного брата.
— Македонский диалект, да такой жесткий, что ножом не нарежешь, — тоже шепотом ответил Соклей.
Потом сказал громче:
— Пожалуйста, говорите медленнее, о почтеннейшие. Я с радостью отвечу на все вопросы, которые смогу понять.
Это, может, и было ложью, но македонцам не обязательно было все знать.
— Кто… вы такы? — спросил один из них, сосредоточенно нахмурив брови.
Его акцент был одновременно и грубым, и архаичным.
«Возможно, именно так говорил бы Гомер, будь он не поэтом, а невежественным крестьянином», — подумал Соклей.
Македонянин продолжал:
— Откуд… явлысь?
— Это судно называется «Афродита» и принадлежит Филодему и Лисистрату с Родоса, — ответил Соклей.
Офицер кивнул; он понимал эллинский язык, хотя и не говорил на нем.
— Мы идем на Хиос, — продолжал Соклей, — и уже делали остановки на Симе, Книде и Косе.
— Неужели обязательно ему об этом докладывать? — пробормотал Менедем.
— Думаю, лучше сказать, — ответил Соклей. — Здесь вполне могут оказаться люди, которые встретили нас в порту Коса или видели, как мы уплывали от острова.
Упоминание о Косе привлекло внимание македонцев.
— Что было там? — спросил тот, который худо-бедно мог изъясняться по-эллински. — Суда? Суда Птолемея? Скока суда Птолемея?
— Наскока жирных? — добавил другой. Потом поправился: — Наскока болших?
— Я не присматривался, — ответил Соклей — и принялся расписывать то, что видел, в преувеличенном виде.
Никто не уличил его во лжи. Хотя на Родосе и строили военные суда для Антигона, жители острова больше склонялись на сторону Птолемея. Родос рассылал суда с египетским зерном по всей Элладе.
Соклей преувеличил не настолько, чтобы заставить македонцев, служащих Антигону, заподозрить его, но вполне достаточно, чтобы офицеры помрачнели. Македонцы заговорили друг с другом; он не понимал ни слова.
Потом, к его радости, они ушли.
Братья облегченно вздохнули.
— Я уж подумал, что они выпрыгнут из лат, когда ты начал рассказывать о шестидесяти- и семидесятиярусниках Птолемея на Косе, — сказал Менедем.
— Я тоже так решил, — ответил Соклей. — Я хотел, чтобы македонцы призадумались — хотя мой рассказ и не совсем правдив, но, согласись, весьма смахивает на правду.
— Что ж, ты попал прямо в яблочко, — признал капитан «Афродиты». — Если это не заставит плотников Антигона работать как одержимых, то пусть меня склюют вороны, если я знаю, что вообще тогда может их заставить.
— Я бы не возражал, чтобы они попотели… Но когда все это прекратится? — вслух размышлял Соклей. — Я имею в виду: вот, допустим, люди научатся строить семидесятиярусники, но разве девяностоярусники не лучше? А как насчет статридцатиярусников или, может, даже стасемидесятиярусников?
— У меня об этом голова не болит, — пожал плечами Менедем. — И Родосу тоже не стоит на этот счет беспокоиться. Вот интересно, сколько гребцов потребуется для стасемидесятиярусников? — Он предупреждающим жестом поднял руку. — Нет, не пытайся высчитать, ради богов. Я вообще-то не хочу этого знать. Сколько бы их ни требовалось, Родос сможет укомплектовать гребцами одно или два таких судна. Но не больше — в этом я уверен.
Менедем, разумеется, сгущал краски, хотя и не слишком. Соклей решил не завершать подсчеты, которые он и в самом деле уже начал. Вместо этого он сказал:
— Ты же не собираешься заключать тут крупных торговых сделок, верно?
Его двоюродный брат покачал головой.
— Здесь немногое можно выторговать: самое обычное вино и незамысловатые гончарные изделия. Я завернул сюда главным образом ради стоянки. — Менедем поколебался. — Но если бы мы ухитрились раздобыть те статуэтки в храме Геры, за них в Италии дали бы порядочную цену, как ты думаешь?
— За Зевса, Афину и Геракла работы Мирона? — засмеялся Соклей. — Да уж, они наверняка стоят кучу денег. Но помни: Икария совсем рядом. А знаешь, почему ее так назвали? Да потому, что Икар упал на тамошний берег, подлетев слишком близко к солнцу. И ты тоже упадешь и разобьешься, если попытаешься раздобыть те статуи.
Менедем засмеялся.
— Знаю. А ты уже забеспокоился, верно?
Прежде чем Соклей успел ответить, вновь завопил павлин.
Менедем щелкнул пальцами.
— Это напомнило мне… Пора заработать немножко денег. Ты не хочешь показать зевакам павлина?
— Сгораю от нетерпения, — ответил Соклей.
С тем же успехом он мог бы и промолчать: вопрос был чисто риторическим, и мнение двоюродного брата на этот счет Менедема совершенно не интересовало. Он уже поспешил по сходням на пристань и принялся петь хвалу павлину.
Очень скоро Менедем набрал достаточно любопытных и начал взимать с них плату. Никто не мог посмотреть на птиц, не протянув предварительно двух маленьких бронзовых монеток. Соклей демонстрировал павлинов до тех пор, пока не стало слишком темно, чтобы зрители могли их разглядеть.
— Сколько мы сегодня набрали? — спросил он, когда Менедем оставил попытки заманить новых зрителей на борт «Афродиты».
Менедем со звоном высыпал монетки в кучки.
— Пол-обола, обол, обол и еще пол-обола… — Закончив подсчеты, он объявил: — Драхма четыре обола и шесть халков. Богачами мы не стали, но все же неплохо.
