— Как повести? — не сообразил я.
— Ну, возглавить как редактор.
Нас уже к тому времени связывали достаточно простые отношения, мы хорошо понимали друг друга.
— Наверное, смог бы, — ответил я.
Разговор на этом закончился, и две или три недели я считал, что это был просто «обмен мнениями». Оказывается, не просто.
Совсем недавно я узнал, что в списке кандидатов в главные редакторы «Известий», представленном К. У. Черненко, было шесть фамилий. Моя стояла последней. Черненко рассматривал кандидатуры не формально — по каждой требовал от помощников характеристик и пояснений. Тут оказалось, что оба близких ему помощника — В. В. Прибытков и В. А. Печенев — хорошо меня знают и соответствующим образом отозвались. Черненко принял решение и дал М. С. Горбачеву и М. В. Зимянину команду: утверждать.
Сразу же после возвращения в «Правду» я зашел к В. Г. Афанасьеву. Он высказал мне обиду: вот-де «Правду» только и разоряют, стоит ему найти работника, как тут же забирают. И ты вот тоже.
— Ну что, надо было отказаться? — спросил я.
— Да нет, конечно, как ты откажешься, — махнул он рукой.
Чуть позже посыпались звонки: вы завтра приглашаетесь на заседание Секретариата ЦК КПСС… Иван, это правда?.. Старик, ну кто тебя так двигает?.. И прочее.
Во вторник 19 апреля в 16.00 я был на 5-м этаже здания ЦК КПСС на Старой площади, в зале заседаний секретариата — он остался и сегодня в прежнем виде, этот зал, и часто разные комиссии, собираемые администрацией президента, именно в нем и заседают. Работу секретариат начинал всегда с решения кадровых вопросов. Сначала утвердили какого-то министра, не запомнил, волновался. Вторым вызвали меня. Друзья предупредили: будь краток!
Секретариат вел М. С. Горбачев. Мы впервые увидели друг друга. Пока я шел, чтобы встать рядом со столом председательствующего — тоже предупредили: не на трибуну, а справа от стола Горбачева, — он быстро «сфотографировал» меня своими живыми блестящими глазами.
— Докладывать, я думаю, не надо, — сказал он. — Объективка у всех на руках, проект решения тоже, мнениями мы уже обменялись. Поддержим?
Все закивали, кто-то сказал:
— Поддержим.
— Ну, а товарищ Лаптев что скажет? — повернулся он ко мне.
Я сказал три фразы: благодарю за доверие, понимаю, что это аванс, буду стараться оправдать.
— Значит, возражений нет? — обратился еще раз Горбачев к присутствующим и бросил Лукьянову, сидевшему за столиком заведующего общим отделом: — Послезавтра на Политбюро.
Потом Лукьянов скажет мне, что я слишком долго выступал, и на Политбюро надо короче.
Политбюро собиралось по четвергам на 3-м этаже сенатского корпуса в Кремле — ныне это резиденция президента России — в 11 часов. Приехать надо было минимум за 20 минут, зарегистрироваться и ждать. Минут через десять после начала заседания меня пригласили войти.
Всех сидящих за длинным, обитым зеленым сукном столом я знал лично. Тем не менее, когда Черненко своим задыхающимся слабым голосом спросил: «Утверждаем?» — никто не торопился откликнуться — ни Алиев, ни Громыко, ни Щербицкий. Повернулся на своем кресле Д. Ф. Устинов, я стоял у стола почти за его спиной, очевидно, узнал и сказал:
— Конечно, утверждаем. Знаем его.
И тут внезапно возник Б. Н. Пономарев, кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК КПСС по международным вопросам, с которым я как раз никогда не сталкивался, и громко объявил:
— Знаем, знаем!
Черненко предоставил мне слово, я поблагодарил за доверие. Решение было принято.
Говорят, что это был единственный случай, когда кадровый вопрос, касающийся номенклатуры Политбюро, был решен с такой скоростью. Не успели даже проинформировать Президиум Верховного Совета СССР, который был официальным издателем «Известий», Указ оформляли «вдогонку», задним числом. Таковы были принципы отношений между конституционной властью Советов и неконституционной, но безоговорочной властью КПСС.
29 апреля 1984 года меня представили коллективу «Известий». Всего лишь три человека были мне знакомы ранее — А. Бовин, Е. Яковлев, И. Дементьева. Остальных я видел впервые. Но какие имена! С. Кондрашов, В. Фалин, Э. Поляновский, Э. Максимова, А. Васинский, И. Преловская, И. Круглянская — можно перечислить всю редакцию. Не имея выхода на газетную полосу, они писали сценарии, пьесы, романы и были широко известны в журналистской среде. Нельзя было этого же сказать о членах редакционной коллегии — их подбирал «под себя» Алексеев и не успел сменить Толкунов.
Но кроме этого наследства я получил и недоверие коллектива. Между «Правдой» и «Известиями» чуть ли не с 17-го года установилось своеобразное соперничество, и первый (Н. И. Бухарин не в счет) за всю историю существования газеты приход правдиста на должность главного редактора насторожил коллектив: вот сейчас он начнет гнуть нас под «Правду». Поэтому на первой же редколлегии я заявил: мы не будем делать вторую «Правду» или третий «Труд», мы будем делать первые и единственные «Известия»! Это понравилось, и вскоре коллектив работал так, что газета приобрела фантастическое ускорение.
Но зависело это не только от отношения к делу журналистов. Редактору тоже полагалось быть на высоте. Дело прошлое, скажу, что порой было страшновато публиковать материалы, которые добывали известинцы.
Первое испытание пришлось пройти уже через две-три недели после начала работы в «Известиях». Два журналиста принесли мне статью о московской коррупции на примере Елисеевского магазина. Статья сопровождалась кипой фотографий, на которых были зафиксированы горы денег, драгоценностей, копии протоколов допроса, помню даже снимок 20-литровой канистры, забитой сторублевками. Всеми этими материалами их снабдил КГБ СССР, который еще при Андропове «раскрутил дело». Но власть переменилась, Андропова сменил Черненко, и тот же КГБ стал сопротивляться публикации статьи. Во всяком случае, цензура ложилась костьми, чтобы не выпустить ее в печать.
Я не знал тогда, какой паутиной затянуты факты, описанные в материале, не додумался, что они касаются некоторых членов семьи Брежнева и напрямую связаны с «торговым делом», слухи о котором тревожили всю Москву, особенно ее руководство. Просто видел, что статья сделана основательно, да и суд уже подтвердил изложенные в ней обстоятельства. Поставил в полосу.
Не тут-то было! Цензура сняла статью. Звонок главному цензору П. К. Романову дал только один результат: даже он, Романов, не может разрешить публикацию.
Решил, что отступать нельзя, явно какие-то «игры». Сказал авторам: буду «пробивать» материал. Как раз в это время меня впервые пригласили на совещание к Горбачеву. Оно проходило в знаменитом кабинете, где раньше сидели М. А. Суслов, Ю. В. Андропов, К. У. Черненко, после Горбачева — Е. К. Лигачев, а в 1992 году там располагался, по-моему, Г. Э. Бурбулис.
Дождавшись, когда после совещания большая часть его участников выйдет, я присоединился к стоявшим вокруг Горбачева Н. И. Рыжкову, Е. К. Лигачеву и Б. И. Стукалину и, прервав их разговор, обратился к Горбачеву. Рассказал ему о материале, о странных препятствиях публикации, о реакции цензуры. Горбачев сразу сообразил, о чем речь, очевидно, уже знал, кого коснется эта статья. Но он тоже не хотел, чтобы его пробовали «на зуб», и спросил только:
— А у тебя там все точно?
Я заверил его, что доказательства убедительные, да ведь и суд уже состоялся.
— Смотри, чтобы все было точно, — сказал Горбачев. — Пусть еще вот Борис Иванович посмотрит. И с Чебриковым[8] посоветуйся.
Я тут же вручил Стукалину гранку, через день он вернул ее, поправив всего несколько слов. Ну, куй железо, пока горячо, — сразу же позвонил Чебрикову, рассказал ему, что Горбачев не возражает против публикации, что Стукалин ее посмотрел и все выверил, я ставлю материал в полосу.
— Да знаю я этот материал, — сказал, вздыхая, Чебриков. — Ну что ж, вы — редактор.
Вечером «Известия» вышли с материалом на 6-й полосе, который назывался «Расплата».
