«Вот болван», — подумал Винс, недоумевая, почему главного переговорщика должна волновать еще и проблема охраны оцепленной зоны, тем не менее ответил сдержанно и вежливо:
— Надеюсь, Гарсия, ничего такого, с чем бы вы не могли справиться.
— Повторяю, ситуация нестандартная, сэр. Тут кое-кто настойчиво добивается встречи с вами.
— И кто же это?
— Это женщина. Свое имя назвать отказывается. Говорит, что оно вам в любом случае ничего не скажет. Но настаивает, что может помочь.
Винс безмерно устал, измученный к тому же сомнениями и стрессом, и этот непонятный звонок стал лишь дополнительным источником раздражения. Еще немного — и он, пожалуй, сорвется и позволит себе накричать на офицера Гарсия.
— Скажите ей, что мы не нуждаемся в помощи. И спасибо за сигнал.
— Но она говорит, что знает, кто такой Фэлкон.
— Неужели?
— Точно так… В вашем голосе слышится скептицизм, сэр. Должен вам заметить, что поначалу тоже не придал большого значения ее словам и не стал бы вас беспокоить, если бы не одна вещь.
— Какая же?
Полицейский сделал паузу, словно хотел убедиться, что его не подслушивают.
— Похоже, она хочет кое-что передать вам, сэр. А именно двести тысяч долларов. Наличными.
— Скорее приведите ее сюда! — напрягся Винс. — И скажите, что я безмерно рад поговорить с ней.
ГЛАВА 53
Алисия добралась из центра Майами до родительского дома в рекордно короткое время. В последний раз она так спешила в семнадцать лет, когда с поддельными правами в кармане в три часа ночи мчалась по городу, чтобы с Южного пляжа поскорее прибыть по адресу Роял-Пойнсиана-корт, 311. Нынешняя ситуация, разумеется, не имела с той ничего общего. Алисия больше нежила в красивой вилле в средиземноморском стиле, принадлежавшей ее семейству, хотя родители тысячу раз под самыми разными предлогами давали ей понять, что эта вилла останется ее домом на веки вечные и они всегда рады видеть ее здесь. Надо сказать, Алисия прекрасно понимала и отчасти разделяла их чувства, когда они заговаривали об этом. Как-никак она выросла в этом старом доме, где каждая вещь напоминала ей о праздниках по случаю дня рождения, об отрочестве и взрослении, дружеских вечеринках и задушевных беседах с подругами. Вилла была словно волшебная шкатулка, наполненная мечтами и надеждами, свойственными девочке-подростку, превращающейся из «папиной дочки» в юную девушку. Здесь, во дворе, она забила тысячу голов, играя в футбол с отцом, выступавшим в роли голкипера. А в гостиной однажды чуть не подралась с матерью, решившей вдруг «привести в порядок» ее волосы за пять минут до появления молодого человека, с которым у нее было назначено свидание. Существует присловье, что не всякое жилище, где ты обитаешь, можно назвать своим домом, но эта вилла, согретая любовью родителей к своему единственному чаду, возможно, иногда даже чрезмерной, несомненно, таковым для Алисии являлась. Пока она не возжаждала самостоятельности и не перебралась в типовой домик в «неблагополучном» районе. Вот и теперь она вновь ненадолго почувствовала себя маленькой девочкой, усевшись за кухонный стол напротив матери.
И тем не менее по-прежнему оставалась полицейским.
— С чего это ты напустила на себя такое серьезное выражение? — осведомилась мать.
Алисия пребывала в состоянии сильного стресса, от противоречивых чувств перехватило горло, и начать разговор с матерью было не так-то просто. Положив на стол свою сумочку, она достала из нее бумажник, а открыв его, вдруг выяснила, что в нем нет ни единого доллара.
— Алисия, сколько раз я говорила, чтобы ты не выходила из дома без наличных? — вздохнула мать.
— Мам, перестань, прошу тебя.
— Не перестану. Ты должна иметь при себе хотя бы небольшую сумму. Вдруг спустит колесо или возникнет какая-нибудь чрезвычайная ситуация?
— Ну, на случай чрезвычайной ситуации я ношу при себе девятимиллиметровый пистолет… Может, ты меня все-таки выслушаешь? — Она заговорила таким тоном, какой крайне редко позволяла себе в общении с домашними, что вызвало у матери неподдельное удивление.
— О'кей, — тихо сказала она. — Я слушаю тебя.
Алисия наведалась в отделение бумажника, предназначенное для фотографий, и извлекла оттуда фрагмент радужной иностранной банкноты, который затем положила на стол лицевой стороной вниз.
— Знаешь, что это такое?
Матери достаточно было бросить на банкноту беглый взгляд.
— Разумеется. Это аргентинская купюра достоинством в двадцать песо. Но почему она порвана посередине?
Алисия осторожно взяла банкноту за края и, опершись локтями о стол, приблизила ее к лицу матери.
— Шесть лет назад, через несколько дней после того, как мне исполнился двадцать один год, одна женщина передала мне этот обрывок.
— Кто она?
— Я никогда ее прежде не видела. Она встретила меня в университетском городке после занятий и сказала, что хочет поговорить. Делать было особенно нечего, женщина показалась мне симпатичной, так что я не возражала. Мы уселись за столик на лужайке и стали беседовать.
— И о чем же вы беседовали?
— Поначалу о всяких, казалось бы, невинных вещах. Она сказала, что у ее приятельницы есть дочь, которая весной собирается поступать в наш университет, и спросила, нравится ли мне здесь учиться, как живется молодежи в студенческом городке и всякое такое прочее. Но о чем бы мы ни говорили, разговор так или иначе касался меня, в большей степени, нежели мне бы хотелось. Довольно скоро я почувствовала себя неуютно, поскольку ее вопросы стали приобретать все более личный характер. И под каким-то предлогом собралась уже было с ней распрощаться, вот тогда-то она и сказала мне, что пришла сюда вовсе не для того, чтобы наводить справки о нашем университете для дочери своей подруги, а что специально приехала из Аргентины поговорить со мной.
На лице матери любопытство сменилось озабоченностью.
— Она приехала из такой дали, чтобы поговорить с тобой? Но почему?
— Именно этот вопрос возник и у меня. Но она ответила, что знала нашу семью еще по Аргентине.
— Правда? А с чьей стороны — отца или моей?
Вопрос был довольно простой, но Алисия неожиданно решила придать разговору с матерью совсем другое направление. Следует заметить, что раньше она избегала говорить на эту тему — по причине испытываемых к родителям любви, уважения, а также множества других разнообразных, иногда даже противоречивых чувств, природу которых и сама не всегда могла определить. Но одним из них совершенно точно был страх — страх узнать правду. Но теперь бояться было не время. Собравшись с духом, она выпалила:
— Ни с той ни с другой.
Мать издала нервный смешок.
— «Ни стой ни с другой?» Что ты, собственно, имеешь в виду?
— Она сказала, что не хочет разрушать мою жизнь, мол, у нее и в мыслях нет причинить мне вред или сделать очередной жертвой, перевернув с ног на голову весь мой мир.
— Жертвой чего? — раздраженно уточнила Грасиела. — Такое впечатление, что эта женщина не совсем нормальная.
— Я тоже так подумала и, честно говоря, не хотела больше слушать ее излияния. Но странное дело —
