— А вот вдали село большое! — запел Сергей.
— Приехали, что ли? — спросил Золотов, который все пытался задремать на свернутом в углу кузова брезенте.
Машина остановилась у развилки дорог. Сергей лихо выпрыгнул из кузова. Золотов подал ему рацию, сухпайки и слез сам.
Из кабины вышли сержант Иванов и шофер. Все закурили.
— Чтоб без ничего, — сказал Иванов Золотову, — чтоб происшествий не было… Главное — дорога через лес…
— Володя, кого инструктируешь… Мы у стариков остановимся, оттуда лес хорошо просматривается…
Приезжай вечером, в клуб сходим…
— Никаких клубов, — сурово сказал Иванов и бросил шоферу — Поехали…
Машина ушла, глиссером пропылив в хлебах.
Стало тихо. Сметанин и Золотов сели на обочине, постелив плащ-накидки. В кузове их прохватило ночным, сырым ветром движения, и оттого тепло было просто сидеть неподвижно.
Загороженная ближними домами деревня ещё спала. За спиной стоял ельник-зеленомшаник, тяжелый и влажный лес, из него тянуло грибами. К дороге подбирались синеватые плотные кусты можжевельника.
— Ты через полчаса связь с «Вышкой» установи, — сказал Золотов Сергею. — Я вздремну…
Он лег на полу плаща, подтянул колени к груди и накрылся другой полой.
— С богом! — Он улыбнулся Сергею и почти сразу уснул.
Сергей вставил антенну и включил рацию, надел наушники, по-золотовски завернулся в плащ и заснул под ровный шум эфира.
Разбудило его солнце и монотонное звучание в ушах голоса сержанта Иванова:
— Десятый, Десятый… Я—Вышка. Как слышишь меня? Прием.
— Вышка. Я — Десятый, — стараясь говорить бодро, сказал Сметанин.
— Ты что! Два сеанса пропустили. Время уже полшестого. Спите?
— Нет, — ответил Сметанин. — Не спим…
— Передай Золотову: стрельбы на сегодня отменяются. Завтра начнутся стрельбы, — объяснял Иванов таким голосом, словно считал, что Сметанин за дальностью расстояния поглупел и не мог понять самого простого.
— Ясно, — ответил Сметанин.
— На сутки паек у вас есть, — продолжал обстоятельно объяснять Иванов. — Завтра днем подвезут ещё… Завтра днем… Как поняли меня? Прием…
— Понял все отлично… — сказал Сметанин и услышал, как Иванов тем же монотонным голосом вызывает Девятого.
На солнце Сергея разморило, он снова задремал.
Очнулся он от крика Золотова.
— Матвей Иванович! — звал Золотов кого-то. — Матвей Иваныч!
По тропинке от дороги к крайнему дому шёл старик в серой рубахе, заправленной в темно-зеленое галифе, в новых блестящих галошах, надетых на белые шерстяные носки. На плече старик нес длинный еловый хлыст. Медленно, как канатоходец с противовесом, он развернулся в сторону солдат.
— Здрасьте, Матвей Иванович! — подходя к старику, сказал Золотов. — Строитесь? — кивнул он на лесину. — Помочь?
Старик отдал хлыст ему.
— Бери рацию, сухпайки! — крикнул Золотов Сметанину. — Пошли…
Изба-пятистенка и хлев были сведены под одну крышу. Из сеней одна дверь, налево, вела в горницу, где жили старики, другая дверь, направо, — в холодную часть избы, где была кладовая, а третья дверь, прямо, — в хлев.
Сергей, оставив на крыльце рацию, первым вошел в дом, неся пакеты сухпайков. Он дернул было за массивное медное кольцо, ввинченное в толстые доски. Старик, шедший за ним следом, покашлял смешком и сказал:
— Не туда…. Хлев там. Да, пожалуй, и туда—у нас в дому не чище… Хозяйка моя плоха…
В избе пахло пригорелым молоком. Пол, наклоненный по моде столетней давности в степных губерниях — от красного угла с понижением к порогу, — был устлан трачеными овечьими шкурами. В красном углу вместо привычной иконы висел портрет Чарлза Дарвина, такие портреты учёных висят обычно в школьных классах.
— Мать, слышь, солдаты постоем к нам, — сказал старик, садясь у печки на скамью, на которой стоял анкерок — распиленный пополам бочонок с водой…
— Кто да кто? — слабым голосом спросила старуха.
Она лежала лицом к входу на никелированной кровати, укрытая пёстрым одеялом. Голова её была повязана марлевой косынкой, опущенной низко на лоб.
— Андрейка, — ответил Матвей Иванович.
— Нынче, слыхали, электричество включают. Все будет как у людей. Отец-то… погляди, Андрюша, — старуха указала рукой, — да вон за печкой…
Золотов посмотрел за печь.
— Ты даешь, Матвей Иванович! — сказал Золотов. — Где же ты телевизор такой отхватил?
— Дело простое, — сказал Матвей Иванович. — У нас с матерью на погребение было отложено… Да я подумал: на небо отправлять доски найдутся, а вот кино в собственной избе там навряд ли уготовлено…
— За грехи твои…
— Грешить, мать, не подличать… Я и не для себя некоторым образом купил… Я вот какую мысль имею… Молодёжь из деревни в город навостряется. Это ясно… жизнь там пестрее и с возможностями… Тот год Клашкина Дуська, Ленка Цыганковых, Фёдор Калашников, Филимона сын Петька — все ринулись туда… А кто же хлеб станет сеять?
— Придумают чего-нибудь, — сказал Золотов.
— Механизация, — сказал Сметанин, — наиболее полная механизация. Производительность труда тогда повысится, рабочих рук потребуется меньше, и в том, что люди уезжают в город, не будет ничего страшного…
— Механизация… Придумают, — прервал его старик. — Любить-то кто будет землю? Разорить её легко…
— Механизация же не разоряет, — сказал Сметанин.
— И я что насчёт этих деревенских думаю, — продолжал, не слушая его, Матвей Иванович и сильно потер ладонями колени. — Вот, к примеру, остается Фёдор Калашников в колхозе—получи Фёдор этот телевизор как премию от старого крестьянина…
— Я помру, девок завлекать станешь, — медленно сказала старуха.
— Вечно ты пустое, — отмахнулся Матвей Иванович.
— Нет, — сказал Золотов, — нет… теперь телевизором ни девок, ни Калашникова Фёдора не заманить… Нужно всё на совхозы переводить, на твёрдый оклад… и не избы строить, а хорошие дома, каменные, как в городе, чтоб и вода и всё тут было…
— Ишь, ишь, какой быстрый… А средства для этого откуда? Я в этом колхозе, к примеру, председателем был, бабами командовал… Рассуждать хорошо, пока ни за что не отвечаешь, а как отвечаешь, так уж не рассуждаешь, а больше в затылке чешешь — как извернуться…
— Дьявол, дедушка старый, чего людей разговорами кормишь? Солдаты-то голодные, — оборвала его старуха.
— Спасибо, бабушка, — сказал Золотов, — мы сейчас в правление — о стрельбах предупредить…. потом…
