ещё новогодними звездами, собственная хмельная легкость кружили Сметанину голову. Он казался сам себе красивым неотразимо, лучшим среди других; даже Золотов, тог самый Золотов, ловкости и умению которого он часто завидовал, виделся ему обычным низкорослым человеком с кривоватыми ногами и скуластым лицом.
— Вон видишь, та, которая стоит у сцены?.. — показал Золотов. — Беленькая такая…
— Вижу… Ну и что?..
— Наташа… Знакомая… Помнишь, зимой к ней ходили… Пойти, что ли, пригласить?
— Пойди… А нет, так я приглашу…
Из динамика ударил вальс. Сразу девушки и парни, словно стесняясь музыки, отошли от центра зала, встали у стен…
— Пойду-ка я её приглашу, — сказал Сметанин Золотову и, не дожидаясь его ответа, зашагал через весь зал.
Он подошел к ней и под взглядами окружающих, глядя ей прямо в глаза, сказал:
— Вы разрешите…
— Да, — сказала она и покраснела.
Ведя её к центру зала, чтобы оттуда начать танцевать, он все искоса смотрел на светлый локон у виска, который слабо завивался, как стебелек одуванчика, когда его разорвешь…
— Вы хорошо вальс танцуете. Здесь никто не умеет так, — шепнула она ему быстро, когда они кружились одни посреди клуба.
— А вы со мной будете ещё танцевать? — спросил он, останавливаясь на месте и только покачиваясь сам и покачивая её в такт мелодии.
Музыка кончилась. Сергей повел Наташу к скамейке, но не отошел, а остался стоять рядом.
— Объявляю! — торжественно закричал заведующий клубом, приподнимаясь на цыпочки, делая небольшую паузу, будто имел сообщить нечто необычайно важное — Медленный фокстрот… Белый танец… Приглашают дамы, — пояснил он.
— Вы приглашаете меня? — полувопросом-полупросьбой обратился Сергей к Наташе.
Она с готовностью встала и положила руки ему на погоны. Танцуя, она смотрела мимо него серьёзно, будто делая важную работу.
— Ой, как поздно! — сказала она, поднося левую руку с часами близко к глазам.
Сергей глянул на часы: на круглом стекле их была трещинка.
— Это не так поздно, — сказал он.
— Мне надо идти ещё километров семь…
— Можно вас проводить? — спросил он, отделяя слова.
— Если охота, — сказала она протяжно.
Медленный фокстрот кончился. Наташа быстро пошла к выходу, и Сметанин направился за ней.
— Ты куда? — удерживая его за рукав, зло спросил Золотов.
— Провожу, — вырывая у него руку, сквозь зубы ответил Сметанин и пошёл за Наташей, не оборачиваясь, чтобы не видеть злого лица Золотова.
Сметанин и Наташа миновали лес; дорога повела их сухим кочкарником. Навстречу им, невидимые в темноте, шли девушки и пели.
Сергей держал Наташу под руку, едва прикасаясь горячими пальцами к её прохладному локтю.
— Вы давно знаете Золотова? — спросил Сергей, чувствуя, что дальше уже молчать неловко.
— Что же ты меня на «вы», не на танцах ведь, — Она засмеялась и повернула близко к нему свое круглое миловидное лицо. — Конечно, знаю… Он сперва к нем в общежитие ходил; потом я квартиру стала снимать… Так он — ничего… А найдет…
Сметанину было неприятно слушать, как словоохотливо она рассказывает о Золотове.
Шедшие навстречу девушки приблизились, оборвали песню и, стараясь вглядеться в лицо Сергея, молча прошли мимо. Они были втроем и держали друг друга под руки.
— Наши, — сказала Наташа, оборачиваясь им вслед. — Я и говорю, — продолжала она, — найдет на него, начнет говорить, гордость свою выказывать…
«Что-то я не замечал, чтобы Золотов много говорил», — подумал Сметанин.
— …уж прямо кругом все такие… Сиди, как неумная, да слушай…
Деревня была уже рядом. Избы с темными окнами стояли, будто нежилые.
— Огородами пройдем, — сказала Наташа. — Вот наш дом, четвертый по тому порядку…
По узкой тропке вдоль плетней, ночью особенно плотных, они дошли до дома и остановились.
Он взял её за руку.
— Чего ты? — шепнула Наташа.
— Ничего. — Он чуть притянул её к себе.
— Ну, прямо… ничего… — Она плотно прижала ладони к его груди.
Андрей Золотов вышел из клуба и постоял, о ожидая, когда глаза привыкнут к темноте.
Хмель почти выветрился, и музыка в клубе звучала уже не для него. Он медленно зашагал в другой конец деревни, к дому стариков, вспоминая, как вспыхнул свет, как плясал Матвей Иванович…
Он старался не думать о Сметанине и Наташе…
«Уеду, — говорил он себе, — на море поживу… Там жара… Вернусь — и демобилизация…»
Он представил, как зелёный пассажирский состав отходит от перрона, набирает скорость под отдаляющиеся звуки полкового оркестра.
«А Сметанин дает… Скромняга, а углы на повороте режет… Знаем мы эти провожания…»
Но мечты о море и о демобилизации так занимали его, что особой досады Золотов не испытывал.
Старики уже спали. Андрей на цыпочках вошел в избу, взял рацию и прошел с ней в холодную половину дома, где почти весь пол был устелен мелко нарезанными для сушки яблоками; в темноте казалось, будто он светится; воздух был пропитан терпким ароматом.
Андрей прилег на низкий топчан, застеленный старым ватным одеялом, взял с пола кусочек яблока, пожевал. Яблоко было вялым и кислым.
Перед сном Андрей обычно напрягал память, пытаясь вспомнить, что было с ним до детского дома, хоть одну деталь… Ему казалось: раз глаза видели родных, уши слышали их, то должно же было это сохраниться где-то в сознании… Но и сегодня, как всегда, мелькали детдомовские дни, голоса, лица, улицы; затягивали в сон.
Разбудили его крики.
— Пожар! Пожар! — кричали женские голоса.
Андрей прислушался, вскочил, натянул на босу ногу сапоги и в рубашке выбежал на улицу. В рассветных сумерках посреди деревни пульсировало зарево. Андрей побежал туда. По дороге он нагнал Матвеи Ивановича.
— У Косых занялось… И то — сушь какая… Праздники, — приговаривал старик, задыхаясь на ходу.
Золотов, не слушая, обогнал его.
Фигуры людей метались на фоне пламени; вдруг огненный язык вырос высоко справа над крышей и будто прижал дом к земле.
— Доченька! — раздался хриплый женский голос. — Доченька!
Золотов увидел, как женщина в ночной рубашке заметалась у горящего уже крыльца. её удержали за руки.
— Ну-ка! Ты! — крикнул Золотов какому-то мужчине, который подбегал к дому с ведром, расплескивая воду. — Окати!
Мужчина неловко плеснул воду в грудь Андрею.
Золотов поежился.
