— Стрельб сегодня не будет, — сказал Сметанин.
— Как так?
— Ну, Иванов мне по рации сообщил, когда ты спал…
— Чего ж ты молчал?! Это отлично… Ох, разгуляемся мы сегодня!..
Тяжёлым утюгом, похожим из-за крупных полукружий по бокам у основания на модель старинного парохода, Сметанин гладил свою гимнастёрку и брюки. Он стоял в трусах на прохладном полу. Начищенные сапоги лоснились, чернея у порога. В избе пахло палёным.
Старуха лежала, выпростав на одеяло руки.
— Занялось у кого? — тихо и тревожно спросила она.
— Я глажу! — крикнул ей Сергей.
— Нынче вон сушь какая….
— Ничего… — успокоил Сергей.
Эти приготовления: чистка кусочком мела пуговиц, продеваемых поочередно в одну специальную кожаную петлю, доведение до матового блеска сапог, глажка; эти запахи казармы в соединении с воображаемой картиной того, как, ловкий и весёлый, он входит в маленький бревенчатый залец клуба, где разномастные стулья и гладко отполированные зрителями широкие скамьи сдвинуты к стенам, а несколько пар — девушка с девушкой — напряжённо ходят под сбивчатый баян, — все это доставляло Сергею радость.
— Ну, видать, старик мой Андрюшу в рамень потянул, — сказала старуха.
— В какую рамень?
— В лес, значит, в еловый по грибы…
— Да нет, они далеко не пойдут… Мы в клуб должны вечером идти….
— А ты сам откуда будешь?
— Московский…
— Из самой столицы?
— Ага…
— А церквей там много? Ходят в них люди?..
— Кто хочет — ходит, — сказал Сметанин.
— У нас двух сынов война прибрала… — продолжала старуха, — нешто могли они вовсе сгинуть?..
Убили-то — ладно… Но вовсе — то нельзя… А старик, как я занедужила, власть взял… икону снял, вот его, — старуха махнула рукой в сторону Дарвина, — заместо повесил… Это, говорит, мать, и есть бог… Да на него ведь не помолишься… Я уж плакала… Ты ему скажи, что и в столице в церковь ходят, а то он ума решился… властвует…
— Скажу… Да вон они идут, — сказал Сергей, замечая входящих во двор Матвея Ивановича и Золотова. — С грибами…
После позднего обеда, уже в сумерках, старик, сидя у окна, читал при свете заката газету.
— Глаза попортишь, — сказала старуха, — свет зажги…
— Больше керосинку зажигать не будем… Электричества дождемся…
— Жди-жди, обещанного три года ждут…
Керосиновая «молния» висела на крюке над столом, рядом на белом шнуре мыльным пузырем поблескивала электрическая лампа.
Матвей Иванович подошел к выключателю и щелкнул им несколько раз.
— Брось выключатель дергать, инженер чертов, — сердитым шепотом сказала старуха.
Золотов и Сметанин сидели на завалинке под окнами избы. День шёл на убыль, впереди ещё был целый вечер в клубе…
— Вот женишься, — сказал Золотов, — тебя жена так же будет жучить, как бабка старика…
— Что им ссориться — старые оба…
— Значит, любят друг друга… неравнодушны…
А из окон доносилось:
— Сам не спишь, так людям дай… Небось, от бессонниц твоих да от скотины болезнь приняла…
Чего молчишь?.. Гуленой был, им и остался, а я трудящая…
— Я тебе на фартук куплю…
Было приятно слышать среди вечерней тишины, нарушаемой лишь дальним тарахтением трактора, эти старческие голоса, словно то был не разговор, а пелась грустная незнакомая песня.
Вдруг, как чудо, как подброшенная домовым шаровая молния, среди сумерек и всхлипываний старухи вспыхнула под потолком электрическая лампа.
— Сынки! Свет дали! — закричал Матвей Иванович, высунувшись в окно. — В дом ходите…
От самогона ломило зубы, обжигало горло. Старик принес его из погреба. Закусывали малосольными крепкими огурцами и картошкой с солдатской тушенкой. Золотов и Сметанин пили, щуря глаза от яркого света. В лампе было ватт сто.
— По миру с такой лампой пойти можно… разориться, — сказал Золотов.
— Раз живем! — сказал Матвей Иванович. — А мне жить-то вот столечко осталось. — Он показал мизинец и, схватив его другой рукой у ногтя, поднес к лицу Золотова. — И я желаю в яркости доживать!
Свету желаю!.. Эх-ма! — закричал он и встал, с грохотом двинув стулом. Отставив далеко левую руку, правую положив на затылок, он прошелся по избе, приплясывая.
завёл он будто с натугой, ухарски подмигивая солдатам. Перед кроватью, где лежала старуха, он с неожиданной живостью выбил мягко галошами дробь и встал… замер.
— Мать! — закричал он. — Слезай! Гулять будем! Пить будем!
— Россию не пропейте, мужики, — тихо сказала старуха.
— А, что с тобой… — махнул он рукой. — Ох, не советую я вам в клуб идти, — сказал он, вновь подсаживаясь к столу. — Поколотят вас наши парни…. Я тоже этого не любил, когда девок чужие отбивали…
— Десантника так просто не поколотишь, — сказал Золотов. — А я вот, отец, к морю скоро поеду…
Скажи, Сережа…
— Служить, что ли? — спросил старик.
— В отпуск, отец… В отпуск! Там, если в море ночью нырнуть и рукой под водой гребануть, так искры голубые сверкают… Скажи, Серега…
— Мы в клуб-то не опоздаем? — забеспокоился Сметанин.
— Не опоздаем, — сказгп Золотов. — Мы никуда не опоздаем.
— Идите, идите… отгуливайте молодость… — усмехнулся старик. — Ну, зелье, подставляй спину…
— Отдохнул бы, — сказала старуха. — Хватит тебе.
— Как издохнем, так отдохнем, — сказал Матвей Иванович.
В клубе, несмотря на раскрытые по обе стороны окна, стояла духота, пахнущая пудрой. Свет заливал зал.
Женские лица, движение, музыка, пестрые плакаты, маленький занавес на сцене с серебряными,
