кэк голый жираф, на пригорке стою.ЭвакуацияДве девочки едут из домазимою в чужие дома.Как сумрачна и незнакома,наверное, эта зима.И вроде бы март на исходеи смутная даль впереди.Две девочки жмутся в проходе,ладошки прижавши к груди.Две девочки едут далеко,легко их везут поезда.Зачем они едут до срока!К чему они едут туда!Ужели не страшно, не жесткоот душной чужой новизны!На детских ещё перекресткахне детской уже крутизны.Неужто не вскрикнется: «Мама» —и не примерещится: «Жду!»Бредет переимчивость мартанад морем по вялому льду.И только за дальнею мелью,не кажущейся глубинедве юные чайки сиделииг жесткой, соленой солне.*Все засыпанные колодцыи умолкнувшие колокольни,утешительные заездыи временные аэродромы.Все простреленные апрелии признания после смерти.Все завалы, заносы, заторы,все заборы, загоны, заслоны.Занавешенные до сроказеркала в домах у поэтов.Птицы, ловленные на птицу,рыбы, пойманные на рыбу,звери, затравленные зверем,людьми замучённые люди —вдруг смешалось в одном виденье,уместившись на дне воронки,и осыпалось теплым пепломна траву в середине марта.В накидке из розового органди,умытая пальмовым мылом,с тополиною веткой зеленойявилась мне нынче надежда.*Министр семи правительств Талейранне мог бы умереть на баррикаде,под пулей, на кресте или г засадена минном поле от открытых ран.Он, старый коршун, умирал в гнезде.и клюв его из сенмарсельской ко;кн,его двойные веки были схожис тем чучелом, что сохло на геозде.Он умирал, чтобы воскреснуть вновьв иных веках в его бессмертных масках.…А мы — солдаты, шли в зеленых касках,в раздумье хмуря выцветшую бровь,на крест, пед пуги или на таран.И в том пути никто не задержался,чтоб больше никогда не возрождалсяминистр семи правительств Талейран.