подробно рассказывает В. Переведенцев в статье «Из деревни в город», напечатанной в том же номере «Нашего современника».
Но у Афонина свой присущий искусству способ понимания. Первый признак художественности — безошибочная конкретность описаний, когда не только видишь, слышишь, но, кажется, кожей ощущаешь ранний холодок деревенского утра, вдыхаешь застоявшийся, теплый запах старой избы, а в непогоду чувствуешь тяжесть сапог с налипшей на них глиной. Только любовь зряча к той тысяче подробностей и оттенков, которых не оценит холодно скользнувший по всему и увидевший все «вообще» взгляд.
Вот отец готовит косу к работе: «Невысоко поднимая молоток, отец равномерно ударяет по лезвию косы, передвигая косу по отбою. Удары должны быть одинаковой силы, с легким потягом на себя, чтоб лезвие оттянулось, и осторожным нужно быть при этом, чтобы оно не треснуло, не вызубрилось».
Перед нами почти инструкция— как навести косу. Но без таких точных подробностей, без такой подкупающей конкретности современная проза не живет. Подробности сообщают притягательную поэзию простому рукодельному труду- и без них картина казалась бы условной, бутафорской. А рядом с этой дробностью и четкостью — крупный поэтический план, много воздуха, света, хотя бы в той сцене уборки сена, когда рассказчик, стянув макушки копен, спрыгивает со стога и на мгновение оглядывается: «А день стоит горячий, чистый, с паутиной. Пенные, взбитые облака застыли над нами. Меж березовых колков белеют овсы. Далеко просматривается вокруг. За рекой, в лощине, тоже мечут. Кто? Не могу разобрать.
Мне виден яркий платок на плечах женщины, стоящей на стогу, да изредка ветер приносит оттуда обрывки разговоров».
В таких случаях принято говорить о наблюдательности, но отчетливость и реализм описаний, какой мы находим у Афонина, даются только любовью к тому, что описываешь. И оттого — веники ли у него вяжут, стог ли мечут, поливают огород или ходят за скотиной — во всем, решительно во всем разлита поэзия сельского труда, ещё любимого и знакомого рассказчику памятью детства, но уже оставленного им. Он знает этот мир по себе, но уже получил возможность и со стороны на него взглянуть, как бы въявь прожить свои воспоминания. И дальний лес, и речушка с шаткими мостками, и тихие деревенские сумерки — на все хочется глядеть жадно, все собрать в памяти и унести с собой, будто в состоянии душевного восторга, о котором сказано в древнем тексте: «не насытится око зрением…»
Всякий, кто прочтет эту повесть, наверное, запомнит и мать в белом, с горохом платке, с рассвета и допоздна снующую по дому в бесконечных своих заботах, запомнит робкую просьбу её к сыну, почти уж обычай, первую и последнюю ночь не уходить на сеновал, а поспать в родительской из- бе; и отца, потерявшего ногу на войне, но справляющегося со всякой работой и даже косить ходившего — со стулом: подрежет рядок травы, встанет с костылями, передвинет стул и дальше покашивает… Запомнит гулянье на сельской улице и разговоры баб, подруг матери, о своих разлетевшихся детях.
Превосходен юмор автора—добрый, серьёзный, когда молодой вдовец Митька, сидя на бревнышках, в неторопливом разговоре перебирает всех невест в деревне, не зная, на ком остановиться, и вскоре, свежеподстриженныи, в белой рубахе, на негнущихся ногах идет самой середкой улицы, глядя прямо перед собой — свататься, а потом, счастливо оженившись, все никак не может забыть похороненную им Маню. Мелькнут и пройдут перед нами деревенские труженики и пустобрехи, терпеливцы и лежебоки, ловкачи и бедолаги, очерченные хоть и вскользь, а точно и экономно.
Афонину свойственно удивительно зрелое для начинающего обращение со словом. Если в языке повести и можно различить литературные влияния, то хорошие, не пустые, и нет впечатления подражательности, потому что ведет рассказ своя музыка: пусть автор что-то читал об этом у других, но рассказывает, как сам увидел и пережил.
СаМоё же главное, быть может, в том, что его скромное повествование пробуждает в нас «чувства добрые». Автор не лжет, не красуется, не идеальничает, он не украшает и не подминает лиризмом натуру, а добрые чувства в читателе вызываются без натуги, как бы сами собой — сдержанным, то есть художественным, изображением. Мы уже говорили, что отец и мать написаны им с сыновней любовью и без всякой сусальности.
И так же искренне и просто его чувство родины. Печаль по угасающей старой деревне, любовь к родным местам не выливаются в наивную декламацию об «истоках», к которым пора вернуться, припасть… Трезвое понимание жизни и доброе сердце помогли автору написать серьёзную, располагающую к доверию повесть, в которой чувство привязанности к родной земле прочно и некрикливо.
Надеюсь, что Афонин не останется автором одной вещи и в следующих своих произведениях расширит круг ближайших и пока что отчетливо автобиографических впечатлений. Понятно настроение молодого писателя, не доверяющего вымыслам: его отталкивает острая и пустая «детективная» сюжетность, ему хочется описать знакомую ему жизнь «как есть», без сюжетных «округлений» и прикрас. Такой художественный очерк в старом понимании слова, когда очерками называли «Записки охотника» Тургенева или «Подлиповцев» Решетникова, наверно, сочинение более благородной литературной родословной, чем хитросплетенная, но легковесная беллетристика.
Но с верного художественного описания знакомых лиц и обстоятельств литература только начинает. Надо уметь строить и сюжет, показывающий ту же плоть жизни, но на острие действия, движения, противоречий. Не о занимательности речь, хотя и ею не пренебрегала великая литература. Жаль, если талантливый автор останется лишь при описании с натуры того, что он так хорошо видит, знает и понимает. Новый шаг будет им сделан; когда, забрав с собою это знание, и понимание, и любовь, он перейдет от статичного «лирического» описания к движению, событиям, перемецам, то есть к тому, что полнее освещает людские судьбы в их взаимных перекрестьях, в лете времени, и освещает характеры на глубине.
Этого я и пожелал бы Василию Афонину, и не ему одному — сюжет вообще пасынок в современной описательной и «лирической» прозе. А пока хотелось бы, чтобы читатели запомнили это имя: верю, что Афонин не случайный гость в нашей литературе.
Театр
Нина ПЛЕХАНОВА
В ПОТЕ ЛИЦА ТВОЕГО…
С командировкой мне не повезло. Солистка Рижского театра оперы и балета Зита Эррс, балерина, о которой я собиралась написать очерк, попала в больницу. Ещё совсем недавно Зите и её партнеру Геннадию Горбаневу на международном конкурсе в Варне вручали медали лауреатов. ещё совсем недавно с блеском выступали они на балетном фестивале в Ницце, и французские критики писали: «Запомните эти имена, вы о них ещё услышите!» И вдруг больница, тяжелая болезнь, несчастье…
В Варне на конкурсе был один мой давний знакомый, Алексей Алексеевич Варламов, педагог- репетитор Большого театра. Он мне рассказывал:
— Эта пара мне очень понравилась. Оба технически сильные, хорошо выучённые. На первом туре Зита очень нервничала, фуэте немножко смазала, а потом собралась — на втором и третьем туре очень хорошо выступала. Зита — балерина обаятельная, милая, женственная. У Гены Горбанева настоящие данные классического танцовщика, и если ему руки немножко организовать, снять размашистость — великолепный артист выйдет. Партнер он прекрасный, умелый, внимательный, и парень волевой, смелый. Они покоряют сразу, с первого появления на сцене.
Сначала я не понимал почему, а потом понял, что в них так притягивает. Гармония! Гармония вечной женственности и вдохновенной мужественности. И талант!
