гениальность, он мириться не собирался. Нам нужно выяснить, чего он достиг на этом пути и какие допустил просчеты. Отчета он за смертью не написал, а рабочие журналы не вел.
— Им, конечно, руководило тщеславие, — согласился Арман. — Но, с другой стороны, он ведь был осторожнейший экспериментатор. Без идеальной предусмотрительности нельзя и помыслить о том, чтобы превратить свой организм в испытательный полигон. Столько раз проводил на себе опыты — и ни разу не ошибался!
— Один раз все же ошибся. Я думаю, Арман, тебе надо на некоторое время отключиться от других работ нашей лаборатории.
...Арман с неделю возился с прибором Плачека и препаратами Клаусена. Когда он закончил исследование, Рой позвал Генриха. Другом Ричарда Генрих не был, но странные обстоятельства смерти Плачека не могли его не взволновать.
— Предположения подтверждаются, — -доложил Арман. — Ричарду и вправду удалось разработать метод записи научной информации на молекулярном уровне. Структура молекулы первого препарата разработана так хитроумно, что хранит в переплетениях своих атомов целую библиотеку лингвистических сведений.
Он положил на стол две схемы. На одной были показаны связи атомов молекулы препарата и характеристические колебания клеток мозга самого Плачека. Каждая из связей выражала в особом коде какой-либо основной элемент языка. Колебания атомов вокруг положения равновесия образовывали слова, сочетания отдельных колебаний — фразы. Плачеку удалось записать в молекулах основной словарный фонд десяти языков, так огромно было число вариантов состояний каждой молекулы. Арман обратил внимание братьев на то, что колебания молекул препарата совпадали по характеристике с колебаниями клеток мозга Плачека.
— Это-то понятно, — сказал Рой. — Если бы совпадения не было, то и не произошло бы обогащения мозга новыми знаниями. Вся соль в этом совпадении.
— Ему с дьявольской тщательностью пришлось изучить свой мозг, чтобы разработать столь совершенно резонирующий с ним препарат, — продолжал Арман. — Еще больше поражает, что Клаусену удалось синтезировать столь сложное химическое соединение.
В разговор вступил Генрих:
— В интересной идее Плачека содержится внутренний дефект. Во-первых, прибавление знаний не равнозначно появлению таланта, что, впрочем, и сам он признал в разговоре с Клаусеном. А во-вторых, введенные в мозг посторонние вещества рано или поздно должны быть выведены из него. Это равнозначно превращению скороспелого эрудита в прежнего невежду.
— Он мог предусмотреть такой оборот событий и принять меры против него, — заметил Рой. — Медленное школьное обучение образует долго сохраняющиеся связи в мозгу, которые мы называем памятью о полученной информации. Плачек мог предполагать, что вещества, введенные в мозг, сотворят такие же связи. Тогда эрудиция, созданная простой капельницей, сохранилась бы навсегда.
Генрих скептически покачал головой. Арман продолжал:
— Между прочим, трудность, указанная Генрихом, самого Ричарда очень тревожила. Он вовсе не собирался ограничиться созданием краткосрочных эрудитов, хотя сам попал в их разряд, так как его лингвистические знания довольно быстро исчезали. Основную задачу он видел в том самом, о чем говорил Рой: в переконструировании себя в гения. Посмотрите материалы, связанные со вторым препаратом.
На молекулах второго препарата Плачеку удалось записать энциклопедию математических наук. И так как он пользовался справочниками, а не специальной схемой выборок, то было видно, с какой наивной тщательностью он переносит во внутримолекулярные связи все понятия. и формулы, начиная с самых простых. Зато кривые колебаний молекул так идеально совпадали с кривыми колебаний клеток мозга, что временами нельзя было различить их.
— Резонанс совершенный, — оценил Рой находки Армана. — Мозг Плачека должен был впасть в унисон с препаратом, не только проглотить введенную ему научную пищу, но и продуцировать ее дальше сам. Не знаю, как с гениальностью, но если бы Ричард не стал математическим талантом, то я просто не знаю, что такое талант. Капля такой жидкости, введенная в мозг, должна была полностью удовлетворить его тщеславие.
— Она слишком тяжела для него, эта капля. Он перекалил клетки своего мозга, — сказал Генрих. — Он сжег свою голову. Он проглотил пищу, которая у него не переварилась.
— Кривые резонанса говорят о другом, — возразил Арман. — Я согласен с Роем — совпадение совершенное...
— Ну и что? — сказал Генрих с досадой. — Вы забываете о крепости материала, в данном случае мозга. Детская задача: при резонансе, вызываемом шагом полка, колебания моста через реку усиливаются так, что мост обрушивается. Не всякое усиление своих колебаний мозг выдерживает.
Рой, подумав, сказал:
— Но усиление своего мозга до огромной эрудиции в области языкознания мозг Плачека все же выдержал без повреждений.
— В этом и суть! — воскликнул Генрих. — К языкам у Плачека были потенциальные способности. Он, возможно, стал бы выдающимся лингвистом, если бы с детства изучал языки. А к математике была идиосинкразия. Обширная математическая информация превзошла возможности его мозга. Усилением математических акций мозговых клеток он разорвал их внутренние связи, так как именно в этой области интеллектуальная прочность мозга была всего меньше. Где тонко, там и рвется. Препарат, возможно для другого безвредный, Ричарду обернулся губительным ядом.
— Очень жаль, — со вздохом сказал Арман. — Жаль самого Ричарда. Жаль, что мы мало пользы извлечем из его изобретения.
Рой рассудительно возразил:
— Почему мало пользы? Он оставил нам измеритель творческих способностей. Думаю, прибор можно доработать, чтобы ввести в употребление — скажем, для экзаменов научных работников. И если наши химики смогут усовершенствовать придуманные им информационные капли, они тоже пригодятся. Есть множество ситуаций, когда даже краткосрочная эрудиция полезна. Вместо того чтобы привлекать к исследованию справочные машины, введи в мозг одну-две капли, содержащие в себе целые науки, — и разбирайся в сложнейшей проблеме, требующей бездны знаний.
— Особенно это может пригодиться в дальних путешествиях, — сказал Арман. — Не на все планеты потащишь с собой большую академическую машину.
1
Школьный товарищ Роя, Шура Панов, говорил о себе, что родился под звездой Великих Провалов в созвездии Скорбных Путаников, и друзья соглашались с ним не только из вежливости.
В школе Рой вел подробный мартиролог Шури-ньгх неудач. В длинном списке значились и приборы, вдруг сами собой распадавшиеся на составные части, когда к лабораторному стенду подходил Панов; и электронные схемы, упорно не желавшие работать, если к ним прикасались Шурины руки; и невинные химические вещества, мирно годами покоившиеся в банках, но внезапно воспламенявшиеся, едва он их брал. А завершало тот список драматическое происшествие на. экзамене: машина-математик на все ответы Шуры сперва выдавала бесстрастно одну и ту же оценку: «Неверно!», а когда Шура, доведенный до отчаяния, воскликнул: «Но ведь дважды два четыре», электронный экзаменатор громовым голосом рявкнул: «Никогда не слыхал подобной чепухи!» — и перегорел.
В университете, где Шура и Рой учились на разных факультетах, Панова с прежним усердием преследовали неудачи. Курсовая работа «Математические основы телепатии» два раза возвращалась обратно, а диссертация «Физический смысл категории небывалости и элементарные приемы расчета невозможного и неисполнимого» расколола надвое ученый совет. Кандидатскую степень Шура все же получил, но Боячек, председательствовавший на защите, так сформулировал отношение ученых к его открытиям:
«Кандидатом сумасшествия соискатель Александр Панов будет не один, а на доктора безумия, осмелюсь утверждать, его труды пока не вытягивают».
В последние годы Панов изучал воздействие стереокино на зрителя. Когда до Роя дошел слух, будто Шура увлекся доказательством того, что в восприятии и нереальности реальны, Рой с усмешкой внес в свой список очередную скорбную запись: «Неудача расчета степени вещественности привидений и градуса призрачности материальных предметов».
Роя, сохранявшего чувство реальности даже в ситуациях, которые иначе, как фантастическими, и назвать было трудно, всегда раздражало, что Панов в любой обыденности выискивал парадоксы. Даже надоевшие всем трюизмы становились загадочными или экстравагантными, когда о них начинал рассуждать Шура. Насмешки Роя меньше всего свидетельствовали о злонамеренном нападении на друга, они скорей являлись своеобразной формой защиты от его необычных умозаключений.
Встреча Роя с Пановым в Музейном городке произошла случайно. Друзья не виделись уже два года, и Рой очень обрадовался.
Шура сидел на скамейке у фонтана в Садике поэтов. Он пристально глядел на мраморного Пушкина, шагавшего между Байроном и Гёте. Не было заметно, что дела Панова идут хорошо.
Он похудел и почернел за те два года, что они не виделись. Он так взглянул, словно не узнал друга. Рой присел рядом.
— Здравствуй, Шура! Добрался наконец и до древних поэтов? Что тебя не устраивает в их творениях? Уж не задумал ли ты поупражняться в уничтожении поэзии? Очередная тщетная попытка восстановить несбывшееся и ввести в разговорный обиход несказанное? Могу предложить любопытную
