— Посмотри на него. Как живой! — прокричал в ответ Гаймо, показывая на двигатель.
На мраморном распределительном щите дрожали стрелки. Анканау показалось, что они лукаво подмигивают ей. Сразу стало легко и весело. Обида совершенно растаяла, не оставив даже мутного осадка на сердце.
Вася Гаймо стоял перед ней как повелитель огня и с помощью жестов объяснял оборудование электростанции, кричал в ухо девушке:
— На одном валу с дизелем находится генератор электрического тока! А это распределительный щит. Вот этим рубильником я включаю клуб, а тем — уличное освещение.
Анканау подошла ближе к парню и показала ему циферблат своих часов. Гаймо вспыхнул и бросился выключать двигатель.
Медленно погасли нити электрических лампочек. Гаймо пошарил на столе и зажёг яркий аккумуляторный фонарик.
Тишина сначала нехотя пропустила шум морского прибоя, свист ветра в проводах и другие шумы ночного селения. Где-то лаяли собаки.
Послышались тяжёлые шаги. Кто-то медленно приближался к электростанции, хрустя мокрой галькой.
Анканау и Гаймо быстро переглянулись.
Распахнулась дверь. Вместе с ветром ворвался грохот волн, водяная солёная пыль. Человек громко зашуршал негнущейся плащ-палаткой, и острые сердитые глаза сверкнули из-под надвинутого на лоб капюшона. Это был председатель Василий Иванович Каанто.
— Что здесь происходит? — громко спросил он.
— Выключаем электростанцию, — ответил Гаймо.
— Вдвоём? Почему здесь посторонний?
— Василий Иванович, вы знаете меня, — сказала Анканау и выступила вперёд, на освещённый электрическим фонарём круг, — помните?
— В данную минуту вы посторонняя! — твёрдо сказал Каанто и сделал рукой движение, как будто поставил печать на важную бумагу.
— А тебе, парень, — повернулся он к Гаймо, — на первое время выговор. Электростанция — это не игрушка, которую дают подержать капризной девочке. Током может и ударить и убить!
— Я сдавал технику безопасности, — возразил Гаймо.
Не надо было ему говорить таких слов.
— Вот как! — вдруг разгневался Каанто и скинул капюшон. Он сразу стал меньше ростом, брезентовый плащ висел на нём мешком. — За возражение начальству снимаю тебя с электростанции! Техника безопасности!
Губы у парня задрожали, он не мог вымолвить ни слова, боясь тут же расплакаться. Он молча вытирал руки куском ветоши и топтался рядом с дизелем, от которого ещё дышало теплом.
— Вы не имеете права! — заступилась за парня Анканау. — Разве можно так разговаривать с человеком?
— Кто тут говорит о человеке? — удивлённо поднял редкие брови Каанто. — Эта девочка? Опять она здесь? Марш домой!
— А вот не пойду!
— Ну, ну, — промычал председатель и миролюбиво предложил: — Давай помиримся. Идите по домам, а правление разберётся. А всё же скажу вам: электростанция не игрушка, а горючее стоит больших денег.
В темноте Анканау бежала домой, не разбирая дороги. Какая-то собака сорвалась за ней и гналась, пока не наткнулась на другую собаку и не ввязалась в драку. Разбуженные собаки подняли отчаянный вой. Они заглушали шум ветра. Иногда их голоса затихали, но вдруг, будто опомнившись, какая-нибудь затягивала протяжный, полный безысходной тоски вой и тянула его, пока на подмогу не поднимался мощный хор всех упряжек Кэнинымныма.
Возле своего дома Анканау остановилась передохнуть. Она рукавом стёрла пот с лица и в изнеможении присела на склизлый от морского сырого ветра камень.
Девушка осторожно вошла в дом и скинула в сенях туфли. Не зажигая света, она подняла их и, крадучись, перебралась к себе за ситцевую занавеску.
Она быстро разделась и неслышно, как осторожная нерпа, юркнула под одеяло.
Собачий вой проникал сквозь стены. Анканау пряталась от него под подушку. Наконец запевала, не получив поддержки от утомлённого хора, умолк, и Анканау облегчённо вздохнула.
Она повернулась на другой бок и прислушалась к громкому тиканью будильника.
Она вспомнила, как в далёкие годы детства пыталась разобрать хитроумный механизм, чтобы добраться до человечка, заключённого в металлический футляр. Об этом человечке ей рассказала бабка. Маленький хранитель времени мог выходить из своего железного домика только в темноте. У него были большие глаза, но они боялись света. И действительно, часы в темноте стучали громче, чем при ярком свете. Анканау несколько раз пыталась поймать невидимого человечка, неожиданно включала электричество. Но маленького хранителя времени невозможно было застать врасплох. Он был такой ловкий, что всегда успевал спрятаться до того, как вспыхивала лампочка.
И вдруг чувство щемящей тоски охватило Анканау: никогда больше не вернётся время детства! А впереди ещё так много неизвестного, непонятного, трудного…
4
Анканау встала ещё задолго до восхода, когда на море только зажигался горизонт. В эту осень море мало волновалось, по утрам оно лежало гладкое, спокойное, как зеркало. Поверхность его казалась покрытой льдом. Только по лёгкому дымку испарений можно было угадать открытую воду.
За плечом девушки болтался матерчатый мешочек со шнурком, а в руках она держала маленькую мотыжку с длинным железным щупом. За холмами начинались скалистые склоны хребта, и, если в это осеннее утро смотреть с моря, можно разглядеть цветные пятна — женщин в ярких камлейках. Цветные пятна медленно передвигались от кочки к кочке, каждую прощупывая железным наконечником мотыжки, а другие подолгу неподвижно стояли на месте — они собирали либо листья, либо паслись на морошке и чёрной шикше.
В жизни чукотской женщины, пожалуй, самым трудным временем года была осень. Идут бесконечные дожди, которые в любую минуту могли смениться снегом. Бушует море, кидая на яранги ледяную солёную воду. Сырость и холод заползают в летний полог, гасят костёр в чоттагине. И в эту трудную пору надо срочно зашивать дыры в зимнем пологе, в редкие погожие дни выходить на прилагунный лужок и рвать руками тугую, как моржовый ус, тундровую траву, чтобы потом смастерить подстилки и маты для обкладывания зимнего полога. Собираются дети в школу, муж-кормилец каждый вечер возвращается промокший насквозь, злой и голодный. День плотно заполнен от восхода до заката, и тут же надо выкроить время, чтобы сходить в горы и мотыжкой пощупать мышиные кладовые сладких корней, набрать листьев и заквасить их на зиму в бочки… А сколько труда и забот о зимней одежде!
Деревянный дом снял значительное число забот с плеч чукотской женщины. Поэтому в эту осень в Кэнинымныме в горных долинах было оживление: с туесками, полотняными мешочками женщины выходили каждое утро на сбор сладких кореньев, съедобных листьев.
Анканау не собиралась копаться в мышиных кладовых, а мотыжку она взяла для вида — пусть думают, что и она может найти клад сладких кореньев.
Давным-давно она не была в родной тундре, если не считать так называемых походов в пионерских лагерях, когда все гуськом шли по одной тропе, а по бокам шеренги, как пастухи, шагали вожатые и зорко смотрели, чтобы никто не отходил в сторону.
Пахло студёным сырым воздухом, под ногами чавкала вода — чёрная, ледяная, вобравшая в себя холод вечной мерзлоты. Вся морская гладь горела рождающимся днём, будто морские боги зажгли в пучине
