Мсамба был родом из Кении, в Британии он учился на адвоката. Очевидно, эта учеба давалась ему тяжело. Он долго говорил о том, что его родня возлагает на него большие надежды, что он должен принести своему народу счастье и благополучие и что для этого ему мало юридических знаний. Эта торжественная речь продолжалась не менее двадцати минут, и наконец Эдик нетерпеливо прервал его, спросив напрямую, чего же он хочет.
— Я хочу стать вождем моего племени, — сказал Мсамба. — Но для того чтобы выполнить мое желание, великому Царю нужно ехать со мной. Только его личное повеление заставит старого вождя Мбойю уйти со своего поста.
— А далеко ехать? — спросил Эдик.
Переводчик объяснил, что надо лететь самолетом в Найроби, оттуда доехать на автомобиле до озера, переправиться на другой берег на лодке и «немного пройти пешком».
— Немного — это сколько? — спросил Эдик, в душу которого закрались подозрения.
Переводчик в течение пятнадцати минут обсуждал с Мсамбой последнюю часть маршрута, а Илья тем временем уговаривал Эдика согласиться, упирая на то, что царское слово надо держать, а зримого повода для отказа выполнить желание африканца нет.
— Мсамба говорит, что эта дорога не утомит великого Царя, — наконец пояснил переводчик.
Алина отказалась лететь в Кению, сославшись на занятость в театре. Эдику пришлось совершить путешествие в компании Мсамбы, Ильи и Дарби, а также четырех охранников, трое из которых были из команды Клюкина, а один из сергунинской. Сам Клюкин выступил резко против этой «экспедиции», но Эдик лишь вяло махнул рукой, выслушав его доводы.
По пути из Найроби к озеру Эдик немного повеселел — то ли от пива, то ли от чудного пейзажа. Им пришлось нанять проводников и носильщиков — Эдик, подозревая, что его в племени постараются накормить «какими-нибудь сушеными змеями», пожелал взять с собой огромные запасы пищи и разных напитков, которых хватило бы на неделю их группе, составившей в итоге пятнадцать человек. Это было в высшей степени колоритное зрелище: Царь Мира и его помощник Илья в сопровождении трех эфэлов, Мсамба, проводники-переводчики, охранники. Проводников было двое, хотя Мсамба уверял, что прекрасно знает дорогу и языки. Один из них был белый, опытный охотник, обычно сопровождавший туристов во время сафари, второй — негр. Оба уверяли Илью, что не стоит доверять человеку с белой (черной) кожей, и тот принял мудрое решение нанять обоих. Впрочем, они прекрасно ладили друг с другом, и, возможно, эта антиреклама была просто уловкой, дающей возможность обоим подзаработать.
Они ехали мимо деревень с круглыми хижинами, мимо зарослей далматской ромашки, кофейных плантаций, сизаля — африканской пеньки, ехали то по крутым горным дорогам, то вдоль долин, — и человек, запальчиво назвавший себя Царем Мира, молча смотрел на безбрежные просторы по обеим сторонам пуленепробиваемых окон машины, выделенной кенийским правительством, вспоминал длинный перелет с континента на континент и, наверное, начинал понимать, сколь жалкими были его притязания. А впрочем, может быть, он думал совсем о другом. Ведь не власти ему хотелось, в конце концов. Почему, мечтая о любви и счастье самых дорогих ему людей или даже одного человека, он мчался ныне по незнакомой чужой Африке, и не было рядом с ним той, ради которой он все это затеял. И ни пестрый пейзаж, ни величавая снежная вершина Белой горы, ни провожавшие их взглядами жители в странных уборах, ни хохмы Ильи, беспрестанно болтавшего с проводником, — ничто не могло отвлечь его от угрюмых мыслей.
Мсамба тоже молчал, в лице его неожиданно проявлялось что-то величественное, первозданное, словно шелуха суетной цивилизации постепенно сходила, уступая место истинному, первородному. Когда наконец добрались до озера, он молча раскрыл свой саквояж, переоделся, не обращая ни на кого внимания, в леопардовую накидку, надел ожерелье из ракушек и бронзовые браслеты. Достав головной убор из перьев, он долго смотрел на него, потом бросил в воду. Проводник объяснил Эдику и Илье, что Мсамба выбросил убор рядового воина, рассчитывая облачиться в убор из перьев страуса, который должен носить вождь его племени. Он еще что-то рассказывал об этом племени, о его истории, трудной судьбе, но Царь не слушал, он был погружен в собственные мысли.
Наняв несколько рыбацких лодчонок, они переправились на другой берег. Дальше пришлось идти пешком. Впереди шли неф-проводник и двое сопровождающих, державших в руках тяжелые ножи-панги для того, чтобы проложить дорогу сквозь заросли. За ними шествовали носильщики, двое охранников, Мсамба, Илья, Дарби и Эдик. Замыкал процессию белый проводник с карабином на плече и еще двое охранников с автоматами. Над ними летели эфэлы.
Как ни странно, Мсамба не преуменьшил длину и опасность пути. Через четыре часа они подошли к деревне, жители которой неведомым образом узнали об их приближении и собрались на большой площади. В центре под навесом сидел вождь племени. Вокруг него сидели старейшины, по бокам выстроились воины с копьями в руках. Остальные жители, почти вся одежда которых состояла из ожерелий, выстроились дугой на площади и замерли. В «старого» был оставлен проход для гостей. На площади росло большое дерево, около него шевелилось нечто непонятное. Приглядевшись, Эдик понял, что это огромная черепаха. Она была крепко привязана к дереву толстыми волокнистыми веревками. В центре площади стоял в гордом одиночестве стул с мягким ярко-красным сиденьем. Очевидно, он был предназначен для Эдика. Во всяком случае, не обращая внимания на бормотание Мсамбы, он преспокойно прошел в центр и сел на стул. Остальные выстроились вокруг него. Эдик смотрел на вождя, вождь смотрел на Эдика. Это продолжалось минут десять — в Африке не принято торопиться. Поэтому первым не выдержал Царь Мира:
— Илья, иди растолкуй ему, что к чему. А то этот сыч будет до завтра на нас пялиться.
— Наверно, он еще не проголодался, — пошутил Илья, но Эдик даже не улыбнулся.
Илья и двое переводчиков подошли к вождю. Их объяснение заняло минут тридцать, поскольку вождь, чрезвычайно старый неф с донельзя морщинистым лицом, никак не показывал, понял ли он что-нибудь или нет. Впрочем, в знак доброй воли он в начале этого объяснения выделил Эдику одного из своих ребят с какой-то штукой вроде опахала. Илья крикнул Эдику, что «это для защиты от солнца», но охранники предпочли остановить посланца, взяли у него опахало и всучили его одному из носильщиков. Возможно, это обидело вождя, но он не подал виду.
После беседы Илья подошел к Эдику и сказал, что вождь приглашает Царя и его свиту в свою хижину.
— Ну пошли, — сказал Эдик, которому все это начинало надоедать.
Вождю принадлежала самая большая из хижин с высокой соломенной крышей в виде башни. Внутри оказалось достаточно прохладно и просторно. На полу были расстелены циновки. Все расселись, только Мсамба остался стоять.
Вождь произнес длинную тираду, и после двойного перевода получилось следующее:
— Вождь Мбойя приветствует великого вождя Повелителя Молний, рад видеть его своим гостем.
— Я тоже рад видеть Мбойю, — сказал Эдик. — Известна ли ему цель моего визита?
Илью весьма удивила осведомленность вождя по поводу молний. Вождь, конечно, узрел эфэлов, но вряд ли мог догадаться сам об их предназначении.
Ответ Мбойи оказался еще более пространным, чем его приветствие, но было понятно, что он или не знает этой цели, или скрывает свое знание. Он говорил о том, что Мсамба решил вернуться в племя и что ему покровительствует великий вождь.
— Он должен стать вашим вождем, — брякнул Эдик без предисловий. — Такова воля Повелителя Молний.
Ответную речь произнес уже не Мбойя, а один из старейшин. Он долго рассказывал о племени, о тяжкой доле вождей и о предъявляемых к ним высоких требованиях. В конце своего выступления он намекнул, что Мсамба слишком молод, чтобы занять высокий пост.
— Племени нужен молодой, энергичный и образованный вождь, — сказал Эдик, — Мсамба справится.
Второй старейшина осведомился, не передал ли великий вождь Мсамбе свое умение управлять молниями. Эдик ответил весьма туманно — молнии станут защищать Мсамбу, но управлять ими он пока еще не будет. И тогда на сцену выступил третий старейшина, на лице которого столь явно проступала хитрость, что охранники насторожились. Речь хитреца продолжалась не менее пятнадцати минут, Эдик уже не слушал,
