все, но мой дикий ужас так напугал его самого, что бедняга бросил трубку и удрал, и до сих пор боится признаться — его молниеносный уход несет все признаки поспешного бегства от неловкой ситуации. Одна закавыка — как бы мне выяснить наверняка, уходил он в субботу вечером из дома или нет?
Из приемной я позвонила сержанту Куперу. Чувствовала я себя немножко виноватой, точно бы наговариваю на Билла, а ведь я искренне симпатизировала парнишке. Но нельзя же допустить, чтобы полиция занималась поисками потенциального убийцы, если тут всего-навсего мальчишеские забавы.
Детектив поблагодарил меня.
— Мы уже порасспросили Билла Барнарда, не открывая причины расспросов. Он с готовностью признался, что был в субботу в Авроре. С дружками ездил: ходили в кино, после фильма наведались в молочный бар, а потом домой. Он решительно утверждает, что никому оттуда не звонил и никто из их компании тоже. Мы намекнули им, что в Авроре портят будки автоматов. Их отрицание, разумеется, вовсе не означает, что они и вправду не звонили.
— Конечно, — медленно проговорила я, — но вряд ли Билл пошел бы на прямое вранье. Непохоже на него.
И правда, в мои представления о нем это не укладывалось. В нем не было ни намека на злобность или на низость, и трусом он не был. Или я сильно ошибалась в мальчике. Но вот за его друзей я поручиться не могла. Кто знает, может, кто-то из них, услышав от Билла, что произошло, позвонил без его ведома. И даже если Билл и знает, но раз друг его не признается, так и Билл не станет выдавать его.
Итак, миновала неделя. Неделя, когда я вздрагивала от каждого неожиданного порыва ветра, шелеста листьев в саду, озиралась, как ни старалась удержаться, когда шагала по тротуару; то и дело взглядывала в, зеркальце машины на пустынной дороге, боясь увидеть погоню. Это была неделя, когда я стискивала зубы всякий раз, входя в темную комнату, пока пальцы торопливо нашаривали выключатель и свет наконец показывал — в комнате пусто.
Раз я, возвращаясь домой вечером, уже затемно, после осмотра пациента, поставила машину на улице. Охваченная неожиданным чувством, что что-то не так, я чуть не бегом бежала, когда уловила в темноте позади тихий шорох легких шагов, точно бы кто-то крался за мной в резиновых туфлях.
Я обернулась и завизжала, а большой колли, видно, опаздывая на ужин, промчался мимо настолько целеустремленно, что даже не заметил меня.
Из бара выскочило с десяток мужчин и обнаружили, что я цепляюсь за забор, чтобы не упасть. Первым добежал до меня Дэнис Палмер.
— Что такое? Что случилось? Боже! Да это Джеки! Джеки, что с тобой? — он схватил меня за руку. — Джеки? Ты ранена?
Я помотала головой. Редко я чувствовала себя такой отчаянно круглой дурой.
— Нет, — ответила я, поспешно выпрямляясь и радуясь, что Дэнис по-прежнему поддерживает меня за локоть. — Извини. Всего-навсего собака.
— Что за собака? — Дэнис огляделся с сердитым блеском в глазах. — Она, что, укусила тебя?
— Нет, нет, — я решила, что лучше не говорить, какая собака, вид у него был такой, точно он готов прикончить ее на месте.
— Не тронула. Просто… глупо звучит, но я услышала, как она бежит позади, а мне показалось, будто… — я умолкла. — Нет, я вовсе ничего не думала, напугалась просто до полусмерти. Извините.
— Дайте ей глоточек бренди, — предложил кто-то.
— Это же доктор Фримен! — укоризненно откликнулся другой. Точно моя принадлежность к медицине отвергала вероятность, что я способна проглотить такое ненаучное питье.
— Со мной все в порядке, благодарю. — И, обнаружив, что все по-прежнему смотрят на меня недоуменно и озабоченно, хохотнула несколько нервно. — Но если предложение о бренди еще в силе, с радостью принимаю его.
Все рассмеялись и проводили меня в бар, неловкость ситуации развеялась. Войдя на веранду, я взяла себя в руки и обернулась.
— Так вот что не так!
— Что? — тоже обернулся Дэнис.
— Фонарь погас, — беспокойно объяснила я. — Я сразу поняла — что-то по-другому. Вот почему я и не заметила собаку.
Дэнис оглянулся на темный столб.
— И правда. А я и внимания не обратил.
Я смаковала бренди и разговаривала с Дэнисом и остальными, но была рада сбежать, когда подошло время обеда. Теперь я уже совсем успокоилась, но во мне занозой сидело беспокойство, и я боялась, что оно как-то проявится. С чего вдруг погас уличный фонарь? Почему из всех фонарей Виллоубанка погас именно тот, который горел напротив моей спальни? Вот ведь нет никаких оснований думать, что это не простая случайность, совсем никаких.
Однако заснуть той ночью я не сумела. От любого поскрипывания пола, от дуновения ветерка в листьях, у меня душа ухала в пятки. Что случилось с фонарем? Перегорела лампочка, или ее разбили нарочно? Свободно могла перегореть. Разве можно незаметно разбить лампу в таком людном месте? Кто же будет стоять на тротуаре и швыряться камнями. Но могли выстрелить, и, если стрелок воспользовался, к примеру, 22 калибром или даже духовой винтовкой, то мог сделать это и средь бела дня из припаркованной машины или из-за куста сада, его никто бы не увидел, а слабый звук выстрела внимания не привлек.
Но как бы там ни было, факт тот, что теперь у отеля темно, и если кто вознамерится проникнуть ко мне незаметно, ночь самая подходящая, сам он себе устроил эту возможность или нет.
Наверное, я все-таки задремала, потому что от звонка дернулась всем телом. Я быстро включила настольную лампу. На будильнике три минуты второго. Несколько секунд я смотрела на телефон, надеясь, что звонки мне приснились, но когда телефон затрезвонил снова, чуть ли не по-человечески нетерпеливо, сняла трубку.
Звонила жена фермера, живущего милях в двух от города. Она извинительно объяснила про свою семилетнюю дочку.
— Доктор, Линда проснулась час назад в слезах, жалуется на животик. Я дала ей немножко молока с магнезией, но, по-моему, ей стало только хуже, она вся горит. Она жаловалась еще когда вернулась из школы, чаю даже перед сном не захотела, но я не придала значения. Но теперь что-то не уверена, что это пустяки.
Я — тоже. И пообещала, что тотчас приеду. И только когда почти оделась, меня вдруг стукнула мысль — вызов означает, что мне придется отпереть дверь, выйти в сад, на улицу, к машине, стоявшей у бровки. А фонарь не горит…
Очень твердо я приказала себе не быть идиоткой. Если кто-то и хочет убить меня — что далеко не доказано — откуда ему знать, что у Линды проявятся симптомы острого аппендицита, что мне позвонят ночью и когда. А машина всего шагах в сорока от двери. Что со мной случится за несколько секунд?
Набросив пальто, я взяла сумку и фонарик и стала топтаться у двери. Свет оставлю включенным — невыносимо думать, что придется возвращаться в темную комнату. Я вдохнула побольше воздуха, тихонько повернула ручку, приоткрыла дверь, быстро вышла и, захлопнув ее за собой, помчалась по тропинке сада… Просто невероятно, как разыгравшееся воображение, объединившись с темнотой, способно превратить приятное знакомое окружение в место зловещее, угрожающее и опасное. Я изо всех сил старалась не думать про опасности, затаившиеся во тьме.
Бежала я бегом, но сорок шагов до машины оказались громадным расстоянием.
Никогда в жизни я так не радовалась, что ночной визит потребовал хирургического вмешательства. Домой я вернулась уже утром, по улицам ходили люди, а сад снова стал обычным садом.
Днем я ухитрилась поспать часа три, так что когда Эйлза Метленд позвонила мне и пригласила придти поиграть полчасика в теннис, я сдержала сиюминутную реакцию — отклонить приглашение, и согласилась. Физические упражнения помогут мне заснуть, а я планировала лечь пораньше.
Мы освежались лимонадом в гостиной после двух сетов, когда в разговоре всплыло имя Элинор. Я заметила, что мне нравится теннис — великолепный способ отвлечь ум и сохранять тело в хорошей форме.
Эйлза откликнулась, что и ей игра доставляет удовольствие, прибавив:
