Блюм! – откликнулся аппарат. Техника середины прошлого века. Устаревшая, как и сам Верещагин с его представлениями о добре, чести, справедливости.
Сутулясь, он сидел за своим рабочим столом и бессмысленно разглядывал всякую всячину, выложенную под прямоугольником исцарапанного плексигласа: календарик за невесть какой год, рекордно закрытая преферансная «пуля», пожелтевшие газетные вырезки с упоминанием научных достижений Верещагина, выцветший портрет Высоцкого, автомобильная карта области, семейная фотография.
На ней Верещагин выглядел старым, Наташа – по-прежнему молодой и желанной, а Степка, совсем еще ребенок, любовно прижимал к груди уродливого китайского трансформера. Дешевыми подарками от него уже не откупишься. Совсем взрослый. Курит, живо интересуется женским полом, задает недетские вопросы.
«И дрыхнет чуть ли не до полудня, – рассердился Верещагин. – Вот я в его годы…»
«Что? – ехидно спросил внутренний голос. – Все то же самое. Ложился поздно, вставал поздно, съедал завтрак, оставленный родителями, и валял дурака. Ну, разве что Майн Рида читал, вместо того чтобы пялиться в телевизор или компьютер».
При упоминании завтрака Верещагин досадливо крякнул. Степу ожидала порядком подгоревшая картошка с холодной яичницей. Как и вчера. И кажется, позавчера тоже. Ох и задаст же Верещагину Наташа, когда узнает, как он кормил единственного сына!
Ревность взорвалась в груди огненным шаром, слепя, оглушая, доводя до белого каления. Успокойся, приказал себе Верещагин, снова снимая трубку. Раз обещал, нужно звонить. Начатое следует доводить до конца. Отпустил Наташу в Каир – терпи, не жалуйся. Скоро, очень скоро она вернется. Верещагину намекнули, что отпуск Наташи завершится раньше, чем планировалось. Расходы будут возмещены. Плюс солидная премия в ближайшей перспективе. Это значит, что отныне Верещагины могут отдыхать вместе, а не порознь. Игра стоит свеч. Или свечей?
Так и не определившись с грамматикой, Верещагин, поглядывая в блокнот, набрал длиннющий номер египетского отеля. Международный разговор будет оплачен. Все будет оплачено. Кроме здоровья и нервов.
– Алло? – сонно откликнулась Наташа.
– Привет, – сказал Верещагин. – Как дела?
– Отдыхаю.
– Ну и молодец, – бодро произнес Верещагин. – А я вот на работе.
– С рабочего, значит, звонишь? – насторожилась Наташа.
В трубке прозвучал тихий щелчок, после чего фоновый шум изменил тембр и сделался похожим на шорох поземки.
– Откуда же еще, – хмыкнул Верещагин.
Он приложил трубку к другому уху. Она была влажной от пота.
– И правильно. – Наташа облегченно вздохнула. – А то сильно умные. Как работать, так ты. А как деньги получать, так Эзейнштейн.
– Эйнштейн, – поправил Верещагин.
– И он тоже, – согласилась Наташа. – Все, кроме тебя.
Несмотря на сварливые нотки в ее голосе, на душе стало легче. Не станет же женщина читать нотации мужу, находясь в номере не одна.
Верещагин покосился на исписанную страничку блокнота.
– Ничего, – сказал он. – Будет и на нашей улице праздник.
– В следующей жизни? – кисло осведомилась Наташа.
– В этой, Натали, в этой. И очень скоро.
– Повышают?
– Это тоже. Но главное – премия.
– Какая премия?
– Государственная, – с достоинством ответил Верещагин.
– Шутишь? – По изменившемуся голосу Наташи можно было определить, что она приподнялась с места или вообще встала.
Главный вопрос для русской интеллигенции не «что делать». Главный вопрос – денежный. Главный и неразрешимый.
– Не шучу, – сказал Верещагин.
– А сколько это? – заволновалась Наташа.
– Около пятидесяти тысяч. В долларовом эквиваленте.
– Эк… Правда?!
Верещагин в последний раз заглянул в блокнот и закрыл его.
– Правда, – ответил он. – Я тут с ребятами одну программку закончил, которая… Нет, не по телефону. И вообще распространяться на эту тему не имею права.
Но Наташу меньше всего интересовала работа мужа. Ее тревожило совсем другое.
– Ты сказал: с ребятами, – напомнила она. – Выходит, премия коллективная?
– Персональная, – отчеканил Верещагин.
Если обещанной премии не будет, то он пропал. Наташа не простит. До конца дней будет попрекать этими тысячами, как будто их у нее украли.
– Какой ты у меня молодец, – воскликнула Наташа, охваченная одним из тех редких порывов, когда в искренности ее не приходилось сомневаться. – Я так по тебе скучаю, так скучаю!
А вот тут проступала фальшь, как старые трещины проступают сквозь свежую побелку.
– Я тоже скучаю. – Верещагин как следует откашлялся, прежде чем сказать то, ради чего, собственно говоря, и затевался разговор. – Если, гм… – Он снова прочистил горло. – Если с тобой что-нибудь случится, я не переживу. Ты для меня все. Ты для меня свет в окошке.
– Да? – изумилась Наташа. Вообще-то привязанность мужа не являлась для нее новостью, но уже давно он не был таким красноречивым. Прямо-таки относительно молодой специалист, заполучивший в свое распоряжение студентку.
– Без тебя мне не жить, – твердо произнес Верещагин. – Я ради тебя на все пойду.
– Слушай, зачем ты мне все это говоришь?
– Я думал, тебе будет приятно.
– Конечно, приятно, но…
– Я тебя люблю, – произнес Верещагин, игнорируя многозначительное «но». – Очень. Больше жизни.
– Я тоже, – промямлила растерявшаяся Наташа.
– Скорей возвращайся.
– Уже совсем немножко осталось. А премию наличными дают или на сберкнижку?
– Что-то со связью. – Верещагин подул в трубку. – Я тебя не слышу.
– Я тебя отлично слышу! – крикнула Наташа.
– Алло, алло…
– Виталик!
Верещагин осторожно положил трубку на телефонный аппарат и сунул в рот сигарету. Ужасно хотелось курить. А еще хотелось немедленно очутиться рядом с женой. Неизвестно только для чего. Чтобы, в конце концов, задать ей заслуженную трепку или прижать к груди?
Меланхолично размышляя об этом, Верещагин щелкнул зажигалкой.
Глава двенадцатая
