– Ничего не понимаю, – созналась Дина. – При чем тут колесо? Какие четырнадцать лампочек?
– Ну, колесо, как на мельницах… – пытался объяснить Толя. – Поняла?
– Поняла, – неуверенно сказала Дина. – А как же ты колесо с динамкой соединишь?
– Ремнем! Ну, вот видишь, ничего ты не поняла. Вот иди сюда, – подозвал он Дину к столу.
Она подошла и, по очереди поджимая озябшие ноги, смотрела, как Толя чертил на бумаге зубчатое колесо.
– Вот вал… Да нет, ты лучше на мое колесо сначала посмотри. – Он бросил бумагу и рукой показал на круглое отверстие в середине деревянного колеса, – здесь вал.
– Где? – удивилась Дина.
– Ну, будет вал… Какая ты… А на вал я надену деревянный шкив. Петр Сергеевич по шкиву динамки завтра мне подсчитает, какой шкив сюда нужен. А потом со шкива на шкив ремень переброшу. Поняла теперь?
– Поняла.
– Вот так. – Толя нарисовал на бумаге оба шкива и ремень.
Дина внимательно посмотрела на рисунок, хотя сразу поняла отлично все, что рассказал Толя.
Работа Толи настолько увлекла ее, что она забыла о сне, о зябнущих ногах и долго еще стояла около табуретов и смотрела, как Толя обстругивал вал.
День пуска динамо-машины выдался прохладным и сереньким. Из ущелий скал порывами дул ветер, воронками закручивал песок и поднимал вверх.
День был воскресный. С главного стана пришли рабочие и служащие. Из поселка прибежали ребятишки во главе с Циреном. Притащился и дед Аким. Последнее время он болел и редко выходил из дома.
Цирен подвел к речке босоногую компанию и, показывая на шумный порог Безымянки со значительным видом фокусника, приготовившего необычный номер, сказал:
– Видите колесо?
– Видим! – хором ответили ребята.
– Сейчас загорится, – сказал Цирен.
– Колесо? – удивились ребята.
– Не, лампочки на столбах.
Порог Безымянки кончался небольшим, но стремительным водопадом. Около него плавала лодка, привязанная к толстым лиственничным стойкам, на которых лежал вал колеса.
Саша, Дина, Витя и Мирошка, волнуясь, стояли на берегу. Толя и Слава плавали в лодке, подводили под водопад деревянный желоб.
Цирен увидел, что вода с пеной и брызгами начала падать в желоб.
– Вот смотрите! Ра-а-аз! – сказал Цирен.
Вода побежала по желобу и ринулась вниз на колесо.
– Вот смотрите! Два-а! Вот смотрите… – Он быстро переводил взгляд с динамки, установленной на деревянной подставке у самой реки, на столбы с лампочками.
Вода хлестала на колесо, обдавая его пеной. Но колесо не двигалось.
Рабочие на берегу стали пересмеиваться.
– А ты его ногой! – насмешливо крикнул кто-то.
Толя растерянно взглянул на толпу, но ободрился, заметив, что к берегу торопливо подходили инженер и Домбаев.
– Петр Сергеевич! Что же это? – крикнул Толя, в волнении снимая и надевая очки. – Оно не крутится!
Инженер не спеша подошел к динамке, рукой потрогал вал, провел пальцем по ремню:
– Странно… Все расчеты верны… Ничего не понимаю.
Он подошел к берегу.
– А ну, попробуйте, не зацепилось ли колесо?
Толя запустил в воду руку и с трудом отцепил от лопаток колеса большую коряжину. Колесо завертелось, заработала динамка. Инженер включил рубильник.
– Смотрите, – обратился к товарищам Цирен. Он хотел крикнуть «три!», но его опередил Мирошка.
– Три! – крикнул он.
И в дневном свете бледными огоньками вспыхнули на столбах электрические лампочки.
– Браво! – закричал Петр Сергеевич и захлопал в ладоши.
– Ура! – заорали ребятишки.
Мирошка не утерпел и по старой привычке решил пошутить. Он снял кепку и стал подбрасывать ее вверх.
Разговор по душам не вышел
Еще издали увидев деда Акима, Слава сказал сквозь зубы:
– Старик плетется!
Он никак не мог забыть поведение старика по дороге к котловине горных духов и по этому поводу исписал целых семь страниц в своем дневнике.
Остальные ребята тоже недолюбливали деда Акима и не могли понять, зачем тот ходит на участок «Чертовой дюжины».
– И чего таскается! – с сердцем воскликнула Саша.
Дина, Витя и Толя не выражали вслух своих мыслей по поводу частого прихода деда Акима. Все трое приглядывались к старику и молчали. Только Мирошка искрение обрадовался ему, он даже бросил кайлу, сел рядом со стариком.
Было около семи часов утра. Бригада кончала свой рабочий день. Легким дымком поднимался из падей туман, скользил по реке и медленно таял в воздухе. Ребята работали в шубах, дыханием отогревали покрасневшие руки. Ноги были сырые от росы и влажного воздуха. Но все эти трудности казались пустяком по сравнению с дневным бедствием – мошкой. Ночью, при скудном свете Толиного изобретения, работать было все же во много раз легче, чем днем.
Докурив трубку, старик с интересом осмотрел следы взрыва в забое, постукал палкой железо на покате и, чему-то удивляясь и рассуждая сам с собой, направился к бутарке и там неутомимо простоял на ногах все время, пока Домбаев снимал золото.
– Что пришел, дед Аким? – спросил Аполлон Иннокентьевич.
– Да вот, бают, ребята не хуже взрослых работают…
– Ну, убедился?
– Ась? – не понял старик.
– Убедился, говорю? – повторил Домбаев.
– Посмотрел, – неопределенно ответил старик.
Ребята пошли сдавать золото, а Мирошка остался с дедом Акимом. Его очень занимало – зачем молчаливый старик, всю жизнь проживший особняком от людей, так часто стал бывать на участке бригады, и не просто бывал, а интересовался работой ребят и пытался сблизиться с ними.
Мирошка и дед Аким сели на прежнее место. Старик долго молчал и посасывал трубку. Мирошке же казалось, что он не решался приступить к какому-то важному для него разговору. Чуял он, что связан был дед Аким с его тайной, оттого и влекло старика к Мирошке больше, чем к другим ребятам.
– Ты, Мирон, будто стороной от ребят стоишь? Или мне почудилось так… – наконец заговорил старик.
Мирошка растерялся.
– Я… нет, дедушка, почему ты так думаешь?
– Стало быть, почудилось мне, – вздохнул старик и продолжал: – Гляжу, все гляжу на вас, удивляюсь… Многое невдомек мне: правильную жизнь начали вы али неверную? Вот все и хожу, все и смотрю, все и думаю… Чья жизнь правильнее – моя была али ваша? И выходит, что ваша.
Мирошка с удивлением смотрел на старика и не знал, принимать ли за чистую монету его слова. Что-то уж очень он разоткровенничался!
Желтыми, обожженными пальцами старик набил трубку и, пряча лукавый взгляд от Мирошки, продолжал:
