значит, что человек, совершивший преступление, наказывает сам себя в первую очередь». «Мне отмщение и аз воздам», – мысленно твердил себе Славка с того самого момента, как Федор Алексеевич твердо сказал ему: «Нет, не верю!»
12
С тех пор как в Коршуне организовался драматический кружок, жизнь завода, школы и даже всего поселка переменилась.
Саша Иванова заразила своей горячей любовью к театру и школьников, и молодых рабочих, и, что самое удивительное, увлекся этим делом и директор лесозавода Вартан Акопович Лабосян.
Теперь по воскресеньям, кроме кино, коршунцы посещали клуб лесозавода. Там с пением, пляской, короткими инсценировками выступали «артисты». Но это было лишь незначительной частью их работы. В основном они готовили пьесу.
На дверях клуба уже висела великолепная афиша, извещающая коршунцев о том, что 20 июня театр приглашает посмотреть пьесу «В далекой Сибири…». Такую же афишу повесили в Брусничном, у кинотеатра.
Саша знала, что к двадцатому они пьесы не подготовят, но это ее не пугало. Долго ли исправить число? Артистов же этот срок ко многому обязывал.
Она была режиссером и ведущей актрисой заводского театра, его душой и так увлеклась своей новой работой, что у нее не хватало дня и уроки делались второпях, чаще всего в ночное время.
Однажды Елена Николаевна велела Саше задержаться. Учительница выждала, когда все покинут класс, села за первую парту. Саша опустилась подле нее, виновато улыбнулась:
– Я знаю, Елена Николаевна, что вы хотите мне сказать. Я стала хуже учиться. Но это временно. Скоро все будет по-прежнему.
– Да, именно об этом я хочу говорить с тобой, Сашенька, – ответила Елена Николаевна.
«Такая умная и хорошая, а не понимает… – с грустью подумала Саша. – Взрослые всегда чего-то не понимают».
И, прочитав во взгляде учительницы недоумение, она принялась рассказывать, что произошло вчера.
Вечером на репетиции третьей картины присутствовали все актеры театра. Сидели на окнах, за сценой. В первом ряду маленького зрительного зала возвышалась фигура самого Вартана Акоповича.
На сцену вышел Савелий Михайлов – двадцатилетний рабочий лесозавода. Он изображал директора крупного завода. Савелий смущенно улыбался, потел, не зная, куда девать свои большие руки. Не спуская глаз с Саши, он застенчиво сел за стол, взял в руку кубик со шнуром, приложил к уху и тихим, глухим от волнения голосом сказал:
– Алло! Слушаю.
За кулисами и у окон послышался приглушенный смех.
– Я же говорила, чтобы не приходили на чужие картины! – рассерженно сказала Саша. – Мешаете.
Все поняли, что недовольство относится прежде всего к Савелию.
– Снова! – сказала Саша. – Держись увереннее. На меня не смотри. Ты же директор крупного завода! – А про себя подумала: «Ну что мы будем с ним делать!»
Савелий постоял за сценой, перевел дух и снова пошел к столу, низко наклонив голову, неестественно распрямляя и прижимая друг к другу пальцы опущенных рук.
– Еще раз! – сказала Саша и подумала: «Дать ему газету, что ли?» Она подняла с пола порванную газету. – Вот, возьми и читай. Входи и читай.
Савелий вошел на сцену с газетой в руках, но держал ее опять неестественно высоко и вверх ногами. По залу прокатился глухой смешок.
Саша чуть не плакала.
Вдруг послышался знакомый громкий голос с мягким южным акцентом:
– Дай-ка, товарищ главный режиссер, я покажу, как директор должен держаться.
Вартан Акопович легко взбежал по лесенке, взял из рук Савелия газету и на минуту скрылся за сценой. И вот в кабинете появился важный, самоуверенный человек. Он на ходу торопливо пробежал газету, чем-то заинтересовался, на мгновение остановился, чтобы прочитать повнимательнее, но надоедливый звонок не дал ему дочитать. Он приблизился к столу, не отрывая глаз от газеты, положил руку на телефон, снял трубку и, медленно подняв ее, стал разматывать скрутившийся провод.
– Алло! Слушаю вас! – с легким раздражением сказал он.
Актеры смотрели на Вартана Акоповича открыв рот. Саша сияла.
– Вартан Акопович! Роль за вами.
Лабосян пожал плечами, оглядел обступившую его молодежь и подумал: «Может, не солидно директору принимать участие в молодежной самодеятельности?»
Но по зову сердца и не такие несуразности приходилось ему совершать в жизни, и он согласился.
В тот же вечер за ужином Вартан Акопович обо всем рассказал Ване. От изумления Ваня совсем так же, как и молодые актеры, открыл рот. Он перестал пить чай и долго не знал, что ответить, как отнестись к поступку отца. В жизни он подобных примеров не наблюдал, в книгах не читал. Школьники, молодые рабочие… и вдруг – директор завода, пожилой, предельно занятый человек, депутат Верховного Совета… Но чем больше Ваня думал об этом, тем больше ему нравился необычный поступок Вартана Акоповича. В самом деле, почему бы не стать ему актером своего театра, если у него есть желание и способности? Только вот есть ли способности? На посмешище выходить нельзя.
– А сыграл действительно хорошо? – придирчиво допрашивал Ваня.
– А как же! Повидал я директоров немало на своем веку, да и сам в этом чине хожу десять лет. Смотрел, смотрел, как Савелий пыжится, дай-ка, думаю, покажу ему, как надо. Ну и вышло профессионально!
Вартан Акопович заразительно рассмеялся, склоняясь над стаканом с чаем.
Лабосяны – отец и сын – жили на квартире у одинокой старушки Макаровны, рослой и худой как жердь, клюконосой и подслеповатой. Хозяйка ютилась в маленькой комнатушке, и Лабосяны занимали две небольшие комнаты. Первые годы Вартан Акопович платил Макаровне за квартиру, за приготовление пищи и уборку комнат. А со временем стали Лабосяны с Макаровной как родные. Старуха перешла на их иждивение и перестала брать с них деньги.
В тот момент, когда отец с сыном сидели в кухне за столом, пили чай и беседовали, Макаровна, вооружившись ухватом, воевала с чугунами, передвигая их то подальше, то поближе к загнетке, то накрепко прикрывая заслонкой чело русской печи, то оставляя щель для вольного духа.
Несмотря на занятость, она все же схватила смысл разговора отца с сыном и подошла к столу, одной рукой опираясь на ухват, другой вытирая концами головного платка пот с лица и размазывая сажу.
– Неладно директору с ребятишками забавляться, – высказала она свои соображения, – почитать народ не будет.
Ваня миролюбиво поспорил с Макаровной. Вартан Акопович молча, с интересом прислушался к спору.
А после чая отец и сын вышли на крыльцо подышать воздухом.
Солнце покинуло Коршун, опустилось за домами, за горами – ушло освещать другие дали, другие человеческие жилища. И не успело оно уйти, как белым облачком повис над Коршуном месяц. А потом, когда совсем померк свет, облачко это налилось желтизной, загорелось холодным золотом и обняло спокойным, несогревающим светом своим темные дома, затихший парк, широкие возделанные поля вокруг поселка и присмиревшую тайгу.
– Пора спать, сынок, – поднимаясь с крыльца и позевывая, сказал Вартан Акопович.
– Отец, я хотел сказать тебе еще об одном…
В голосе Вани было что-то значительное, и Вартан Акопович снова сел на ступеньку крыльца.
– Я договорился в колхозе… Кончаем учиться и все выходим на работу. Скажи мне, отец, ты не будешь против, если заработанные деньги я положу на сберегательную книжку на имя Сашеньки Ивановой? Они понадобятся ей потом на дорогу в Москву…
Слова сына поразили Вартана Акоповича не меньше, чем Ваню сообщение отца о вступлении в труппу театра. Вартан Акопович, точно так же, как Ваня тогда, не сразу сообразил, как отнестись к словам сына, и молчал до тех пор, пока тот со смущением не добавил:
