Свет-трава

поблагодарить.

– Я пойду? – спросила она, прижимая дневник к груди.

– Конечно.

Валентина Назаровна подошла к окну. Она увидела, как Саня перебежала двор. Между деревьями сада мелькнула ее голубая майка. Потом она выбрала самое глухое место, села на траву и склонилась над тетрадью.

К любой тетради с пожелтевшими страницами, исписанными сто лет назад руками далеких, неизвестных людей, всегда прикасаешься с волнением. Какое же волнение испытывала Саня, раскрывая тетрадь, написанную ее прапрадедом, прадедом, дедом и отцом!

Она перелистала первые страницы. Почерк прапрадеда поразил ее прямыми и тонкими бледно- коричневыми буквами. Она заглянула в середину тетради. Здесь начинались записи деда. Рука его, должно быть, дрожала – и кривились строчки, написанные то коричневыми, то красными, то черными чернилами.

В конце тетради писал отец. Почерк его был размашистый и крупный. Склоненные вправо буквы точно спешили вперед. Саня прижалась щекой к желтым листам тетради, словно хотела ощутить неизведанную отцовскую ласку. Сейчас она узнает что-то новое об отце, матери, быть может, о себе. И ей стало страшно: а вдруг отец окажется не таким, каким представляла она его?

Она пробежала страницы, исписанные рукою отца, потом открыла начало дневника и принялась читать.

На первой странице было написано:

Разные заметки из жизни Петра Кузнецова.

Дневник начинался словами:

30-го числа сентября 1825 года рождение мое от родителей моих крестьян графини Софии Владимировны Строгановой – Якова Петровича Кузнецова и Аграфены Спиридоновны, урожденной Бутыриной, Пермской губернии, Пермского уезда, в селе Ильинском.

С трудом разбирая почерк, то и дело запинаясь о букву «ять», читала Саня рассказ прапрадеда. Жизнь раба, талантливого лекаря, вставала перед ней с ужасающими подробностями. Сердце ее замирало, и в груди теснило дыхание, точно об руку с прапрадедом своим шла она по этой страшной, непонятной жизни.

24 генваря 1851 г. в 7 часов вечера я получил давно желаемую отпускную. Радость моя была неописуема. Отпускная моя следующего содержания. – Саня облегченно вздохнула и с улыбкой провела по пылающей щеке. – «Москва. 1850 год, ноября первого дня. Я, генерал-лейтенантша, графиня Наталия Павловна дочь Строганова, отпускаю вечно на волю крепостного моего дворового человека Петра Яковлевича Кузнецова, с женою Олимпиадою, дочерью Федорова, и сыном Николаем, доставшихся мне в 1845 году, после кончины родительницы моей генерал-лейтенантши Софии Владимировны Строгановой, урожденной княжны Голицыной, и числившихся ныне за мною.

Он, Кузнецов, ныне волен с женою и с сыном с сей моею отпускной избрать себе род жизни, какой пожелает, и впредь ни мне, ни моим наследникам как до них, Кузнецовых, так и до будущих потомств их дела не иметь.

Росту он 2 аршина 15 вершков. Лицо чистое, глаза большие, карие, нос прямой, волосы и брови черные, подбородок круглый, зубы белые, ровные. От роду ему тридцать пять лет. Жена его Олимпиада Федоровна имеет от роду двадцать лет, сын же Николай десять месяцев.

К сей отпускной генерал-лейтенантша, графиня Наталия Павловна дочь Строганова, руку приложила. К сей отпускной свидетелем быть и руку приложил генерал-лейтенант граф Сергей Строганов. К сей отпускной коллежский асессор Николай Николаев сын Анциферов свидетелем быть и руку приложил. К сей отпускной шталмейстер Иван Дмитриев сын Чертков свидетелем быть и руку приложил.

Запись прапрадеда кончалась краткой фразой:

За вольнодумие сослан в Сибирь на вечное поселение, – и безграмотной припиской: – 2 сентября муж мой Петр Яковлевич опосля двухлетнего страдания животом помер. Хоронили 4 ч. Дай Бог царства небесного. Соборован и приобщен святых тайн. Помер по- христиански.

Записи прадеда начинались с заголовка:

Заветы моим детям.

Оттого, что Саня спешила перейти к записям своего отца, она прочитала этот раздел дневника торопливо. Не задержалась она и на записях деда, шахтера слюдяного рудника, озаглавленных:

Медицинские советы моего деда.

Зато последнюю часть дневника, написанную отцом, Саня читала, забыв обо всем на свете.

Я продолжаю записи отца, деда и прадеда. Пусть неизвестные мне внуки и правнуки знают свою родословную – так начинался дневник отца.

10 июля 1932 года. Уже почти ночь. Я сижу у открытого окна. На столе горит лампа. Я совершенно счастлив. Говорят, что человеку надо совсем немного для счастья. Это неверно. Наоборот – надо слишком много.

Вчера у нас родилась дочь. В день рождения первого сына мой крепостной прадед все-таки не был счастлив. Он сказал над колыбелью сына: «Родился еще один мученик».

«Родилась еще одна счастливица!» – говорю я о своей дочери, которую еще не видел. Мысленно я пробегаю свою жизнь и вспоминаю, что ни одно мое желание не оставалось невыполненным. Продолжаю путь своего отца – работаю на том же руднике. Я мечтал о настоящем семейном счастье и нашел его. Мы с Наташей живем интересной, полной жизнью, заочно учимся в горном институте…

Саня оторвалась от дневника.

«Вот и я пойду на тот же рудник, так же буду учиться в горном институте», – подумала она. Мысль эта радовала Саню, точно выбор будущей специальности связывал ее крепкими узами с родными.

Она читала и не замечала, что слезы текли по лицу и падали на страницы дневника.

Отец писал о себе, о матери, о Сане. И ей казалось, что все это когда-то, давно-давно, она слышала от кого-то.

Вот пятилетняя Саня за руку с отцом идет через мост к старой, заброшенной мельнице. Она представляет себе отца большим-большим и таким же светлоголовым, как и сама.

Отец с моста удит рыбу. Им хорошо и весело вдвоем. Он рассказывает ей о рыбах, о мельнице.

…Сане кажется, что она припоминает увлекательный путь с отцом и матерью в Москву. Все трое часами стоят у окна. И отец рассказывает ей о городах, о реках, о зверях, которые прячутся в глухих сибирских лесах, обступивших железную дорогу.

Как ни старается Саня – она не может представить себе мать. Она отодвигает дневник, поднимает голову, с минуту задумчиво смотрит куда-то вдаль. Нет… облик матери не возникает в памяти. Вот Саня читает извещение с фронта о гибели отца. Горло сжимают спазмы. С трудом она сдерживает рыдания. Извещение лежит здесь же, в тетради, в конверте. Затаив дыхание, Саня перечитывает одно и то же в десятый раз: «Погиб смертью храбрых, защищая Родину» – и думает об отце с гордостью.

Потом в памяти смутно всплывает образ бледной, тихой женщины – дальней родственницы, у которой она жила, когда отец ушел на фронт. А затем вспоминаются: кукла с закрывающимися глазами, с густыми шелковистыми ресницами, красные цветы на клумбе, которые с заходом солнца смыкают свои яркие лепестки, заводной слон, со скрежетом передвигающий по столу свои тяжелые ноги.

Глава пятая

Поезд в Москву отходил в девятнадцать ноль-ноль. Все было готово: клетчатый плед с постелью перетянут ремнями, чемодан, в чистом парусиновом чехле, замкнут. Только в беспорядке лежали на столе яйца, булки, консервы и пироги с маком, которые очень любил Игорь.

Мария Павловна сказала, что продукты на дорогу уложит сама, но ушла в магазин, и вот уже больше