трактире не более обильны и удобоваримы, чем уносимые мной груды фантазий, и, наконец, искусство не так красиво, как Женни».
Агриппина Федоровна оторвалась от книги и посмотрела внимательно на ребят. «Может быть, это слишком сложно для них? – подумала она и сама себе ответила: – Нет, все это им понятно!»
– И вот Маркс, – продолжала Фадеева, – победил в себе тоску. Он учился и жил далеко от Женни, от отца, которого тоже горячо любил. Что же давало силы молодому Марксу управлять собой? Дело в том, друзья мои, что Маркс глубоко чувствовал и понимал с самых молодых лет свой общественный долг и ставил его выше личных переживаний. Человек живет в обществе, и обществу он обязан в первую очередь. Поймите, прочувствуйте это! Не ради пустой формальности требуют от вас, чтобы вы учились – и учились хорошо. Это ваша святая обязанность. Вы не имеете морального права замыкаться в узком мирке личных переживаний. Вы должны постигать мудрость природы, силу человеческой мысли. Вы обязаны помогать родителям, трудиться с коллективом, помогать товарищам. Если сегодня вы не сумели преодолеть свое увлечение, завтра вы не сумеете противостоять чувству зависти, через год – алчности, лени, лжи… Безволие приводит к тому, что люди становятся антиобщественными и обрекают себя на одиночество. И потому-то, как вы учитесь: плохо или хорошо, – это не ваше личное дело, как вы любите и кого – это тоже не только ваше личное дело. Вы живете в коллективе, и коллектив отвечает за вас, так же как каждый из вас отвечает за коллектив.
Агриппина Федоровна старалась не глядеть на Стасю, но говорила главным образом для нее, и все, не исключая Стаси, понимали это.
– Агриппина Федоровна, – сказал нерешительно Чернилин. – Агриппина Федоровна, – повторил он, по школьной привычке поднимая над головой руку. – Что же мы должны делать с теми, кто из-за безволия легко поддается порокам? Ну, скажем, комсомольца исключать из своей среды? Ну, скажем…
– Надо следить, Боря, за своей речью, – с улыбкой сказала Фадеева. – Зачем вам понадобилось «ну, скажем» после каждой фразы? – Она помолчала, хотела еще что-то сказать Чернилину, но раздумала и обратилась ко всем сразу: – Что вы думаете по этому поводу?
Снова встал Новиков.
– Исключить из комсомола легче всего, труднее помочь человеку освободиться от недостатков. В этом- то основная роль комсомола. А ты сразу – исключать, – с упреком закончил он, обращаясь к Чернилину.
– Я тоже так думаю, – сказала Агриппина Федоровна.
– Так и я так же думаю! – воскликнул Чернилин. – Вот, скажем… – Он поймал сам себя на ненужной фразе, смутился и замолчал.
Так незаметно от любви и дружбы беседа перешла к роли комсомола. Ни первого, ни второго звонка не слышали в литературном кружке. Только случайно взглянув на ручные часы, Агриппина Федоровна увидела, что уже половина одиннадцатого.
– Ну, опять нам попадет, – засмеялась она, показывая на часы, встала и громко захлопнула книгу, давая этим понять, что пора расходиться по домам. Девочки и мальчики медленно и неохотно поднимались со своих мест, все еще надеясь услышать что-то интересное, волнующее их.
Глава девятая
Несколько дней Елена Стрелова не появлялась ни в школе, ни во Дворце пионеров. Говорили, что она больна, но точно никто ничего не знал, потому что и в школе и во Дворце она была новенькой.
После уроков Агриппина Федоровна подозвала к себе Веру Сверчкову и спросила, не беспокоит ли ее долгое отсутствие Стреловой.
Вера удивленно взглянула на учительницу и подумала: «Почему я, а не Галя Крюкова, классный организатор, должна первой беспокоиться о непосещающей ученице?» Она хотела так и ответить, но по взгляду Агриппины Федоровны поняла, что та говорит о самом простом человеческом долге.
Вера смутилась, точно учительница уличила ее в чем-то плохом, и поспешно сказала:
– Я схожу сегодня.
Агриппина Федоровна почувствовала, что Вера ее поняла, чуть-чуть улыбнулась одними глазами и пошла в учительскую.
После уроков Вере не удалось навестить Стрелову. Ее срочно вызвали по делам в райком комсомола, затем она пошла домой обедать. У отца оказался свободный час, который он решил провести вместе с детьми. К Стреловой Вера выбралась только в девять часов вечера.
Отыскать в темноте незнакомый дом было трудно, и Вера зашла опять в райком за Новиковым, у которого в этот день там было какое-то дежурство.
Елена жила в Пионерском переулке, на втором этаже каменного дома. Освещая путь спичками, Федя поднялся по лестнице, отыскал квартиру шесть и позвал Веру, ожидавшую внизу. Они постучали. Им открыла высокая худощавая старуха в старинной телогрейке из потертого бархата. Федя спросил, здесь ли живет Елена Стрелова. Старуха, ничего не ответив, кивнула на дверь, ведущую в комнату.
В первый момент Вера хотела спросить старуху, почему Елена не ходит в школу, но промолчала – старуха показалась ей немой. Переглянувшись с Федей, Вера нерешительно постучала в комнату.
– Войдите, – послышался голос Елены.
Вера переступила порог комнаты и снова почувствовала, как в ее душе против воли поднялось прежнее чувство неприязни к Елене. Федя вошел вслед за Верой. Он запнулся о порог и упал бы, если б не ухватился за спинку стула.
Елена весело рассмеялась. Вера ждала, что она удивится и будет недовольна их появлением. Но ничего подобного не случилось. Стрелова стояла посредине комнаты в черном рабочем комбинезоне, с книгой в руках. Она была еще привлекательнее, чем всегда. Смех необычайно красил ее. На бледном личике проступил румянец, глаза, обычно полуприкрытые длинными ресницами, смотрели весело.
Комната, в которую вошли Вера и Федя, была совсем крошечная, с одним маленьким окном. В ней стояла полудетская кроватка, стул, небольшой стол и ящик.
– Садитесь, – сказала Елена, указывая на ящик, – у меня больше нет стульев.
И голос ее, и улыбка, и свет в глазах – все говорило о том, что она рада нежданным гостям.
Федя сел, а Вера продолжала стоять. Все то, что увидела она здесь, ее удивило до крайности. Елена оказалась здоровой, она не смутилась, не удивилась их появлению, а даже обрадовалась, точно ждала их. Вера совсем не такой представляла домашнюю обстановку Стреловой. И оттого, что все было не так, как ожидала Вера, она стояла в смущенной растерянности.
Елена указала Вере на ящик и сказала:
– Садись, хочешь, так раздевайся, только у меня холодно.
«Почему «у меня», а не «у нас»?» – с удивлением отметила про себя Вера, садясь на ящик и опять беглым взглядом осматривая комнату Елены.
Федя расстегнул полушубок, снял шапку и по-домашнему уселся на стул.
– Так ты, выходит, Лена, больна воспалением хитрости? – лукаво посмеиваясь, сказал он.
– Нет, Федя, я всерьез болела ангиной, но сегодня уже ходила на работу. А в школу завтра пойду, – сказала Елена, когда Вера наконец опустилась на ящик.
– На работу? – удивилась Вера.
– Ну да, я работаю, – как-то неохотно сказала Елена.
– Постой, постой, – оживленно заговорил Федя, вскакивая. Он любил знать все подробно и до конца. – О какой работе ты говоришь? И почему я об этом ничего не знаю?
– Ну, о самой обыкновенной работе в библиотеке.
– Ты служишь, что ли? – не успокаивался Новиков.
– Ну, если хочешь, служу, – засмеялась Стрелова. И по этому смеху, совсем неуместному, Вера и Новиков поняли, что их расспросы Елену смущают.
Федя тотчас принялся рассказывать о своем дежурстве в райкоме, а Вера по-прежнему молча во все глаза смотрела на Елену. У нее возникало какое-то новое чувство к Стреловой. Это было удивление, смешанное с восхищением Еленой.
– Что ты, Вера, так смотришь на меня? – спросила Елена.
– Я думаю, – ответила Вера.
– Про меня думаешь?
Вера кивнула.
