– Спать захотела? – засмеялся Трофим Калинович. – Больше будить меня не будешь?
– Не буду, – тихо сказала Вера, вставая.
Она вышла в столовую, потушила лампу и, уверенно шагая в темноте, пошла спать. В своей комнате – неожиданно для себя – она дважды, танцуя, прошлась по дорожке, посматривая в зеркало на свое отчаянно веселое лицо, легла в постель, засмеялась от молодого счастья и сейчас же уснула.
Глава десятая
Воздух напоен влагой оттаявшей земли, тонким запахом тополиных почек и еще какими-то пряными весенними запахами, от которых кружится голова. Темные ночи с утренними заморозками, ясные лучистые дни…
На асфальте тротуаров, в скверах и на бульварах как-то внезапно, как грибы в лесу после обильного дождя, появились ребятишки, и их веселый, звонкий смех заполняет улицы. А вверху, в еще голых ветках тополей, суетятся и радуются весне птицы.
Весна… На сердце тревожно и радостно. Впереди отдых, лето. А что может быть прекраснее лета? Какое удивительно светлое и радостное чувство пробуждается в вас, когда вы бродите в молодой зелени берез, лежите на земле, мягко устланной опавшей старой хвоей, в тени столетних сосен или в жаркий томящий полдень до шеи погружаетесь в прохладную воду, изредка касаясь ногами гладкого песчаного дна. Хорошо, закинув за голову руки, тихо лежать на воде, предоставив себя течению, и смотреть в ясную голубизну неба на парящего коршуна, на желтобрюхих ласточек, снующих взад-вперед. Плыть и ни о чем не думать.
Но все это будет потом: и тенистый сосняк, и молодые березы, и прохладные реки, – а сейчас школьники забыли обо всех удовольствиях, зарылись с головой в книги, недосыпают ночей.
Начинается важная полоса в их жизни – экзамены. Вот почему на сердце не только радостно, но и тревожно.
Однажды после занятия литературного кружка Геннадий вдруг подошел к Стасе, улыбнулся своей загадочной улыбкой и сказал:
– Я хочу проводить тебя домой.
Стася вспыхнула, поспешно ответила:
– Хорошо.
Потом она надела пальто и сама побежала наверх разыскивать Сафронова.
Они шли медленно, как и в тот зимний вечер, но тогда не смолкал оживленный разговор, а теперь оба больше молчали.
– Говорят, ты очень боишься экзаменов по литературе? – спросил Геннадий.
– Да, очень, – чистосердечно призналась Стася.
– Не понимаю, как это можно бояться экзаменов по литературе!
От этой фразы Стасе стало не по себе, и она впервые ощутила неприязнь к Сафронову.
– Ну что ж, каждому свое… – с раздражением ответила она и подумала: «Федя узнал бы об этом, обязательно предложил бы мне позаниматься с ним. А этот занят только собой!»
Они дошли до Стасиного дома, и Сафронов вяло протянул ей руку.
Она удивилась, что в этот вечер рассталась с Сафроновым без сожаления. Если бы Стася была старше и опытнее или если бы она, как Вера, умела анализировать поступки и свои чувства, то поняла бы, что с этого вечера кончилось ее слепое увлечение Сафроновым и она стала видеть его недостатки. Но тогда Стася не поняла этого. Она только ощутила какую-то удивительную легкость.
«Вот сейчас буду заниматься, и ничто не помешает мне!» – подумала она.
Но осуществить это намерение ей помешала мать.
– Доченька, – сказала Ирма Сергеевна, – я испекла твои любимые лепешки с яблоками. Иди кушать. Постельку я тебе приготовила, ложись спать.
Стася взглянула на белоснежное белье на кровати и с сердцем ответила:
– Не мешай мне, пожалуйста, мама. Я буду заниматься.
– Ты не больна? – участливо спросила мать и ласково обняла Стасю.
– Да нет же, мама, но я действительно заболею от того, что вы с папой забываете, что мне скоро семнадцать лет, а не восемь. У меня экзамены на носу, а ты меня в десять часов укладываешь…
– А ты, доченька, лучше пораньше встань. Я разбужу тебя в шесть часов. Хорошо? Утро вечера мудренее. На свежую голову все лучше запоминается.
«В самом деле, утром заниматься гораздо лучше», – подумала Стася и, точно она обращалась к младшей сестре, а не к матери, сказала:
– Ну, где твои лепешки с яблоками?
Они вошли в столовую. Ирма Сергеевна поставила перед Стасей горячую сковороду с лепешками и кофе. Стася принялась за еду, а мать стояла у стола и с удовлетворением наблюдала за ней.
Мать и дочь молчали. Они молчали почти всегда. Ирме Сергеевне и в голову не приходило расспрашивать Стасю о ее делах, мыслях и чувствах. Духовный мир дочери представлялся ей секретным. « На уме-то, наверное, мальчишки, шалости», – думала она про Стасю. О том, что у дочери могут быть еще какие-то интересы, она не представляла. Стася выглядит отлично, кушает хорошо, следовательно, здорова. Чего же еще нужно родительскому сердцу?
Стасе тоже не интересно было разговаривать с матерью. Хозяйство, в которое была погружена Ирма Сергеевна, ее нисколько не занимало. Стасе всегда было скучно дома, и она старалась проводить время у подруг, в школе или во Дворце пионеров.
Внешностью Стася очень походила на мать, и, посматривая на хорошенькую девочку, Ирма Сергеевна нередко украдкой вздыхала о своей молодости. Правда, и теперь Ирма Сергеевна была женщиной интересной. Но с тех пор как родилась у нее дочь, она бросила наряжаться и следить за собой. Воспитание дочери и хозяйство увлекли ее до самозабвения. Платья стали казаться тесными, она предпочитала им просторные халаты. В туфлях на каблуках уставали ноги от дневной суеты, она стала носить летом тапочки без чулок, зимой – валенки; остригла свои длинные пушистые волосы, потому что за ними нужен был уход.
До рождения Стаси Ирма Сергеевна работала диктором радиокомитета, потом бросила работу и мало- помалу замкнулась в узком мирке четырех комнат.
…В шесть часов утра Ирма Сергеевна вошла в комнату дочери. Стася сладко спала, разрумянившись и раскинув руки. Мать поправила одеяло, вздохнула, вспомнив, как в этой же комнате, только в маленькой кроватке, несколько лет назад спала вот такая же милая и розовенькая ее Стася.
Ирма Сергеевна долго стояла в раздумье над кроватью дочери, затем на цыпочках вышла из комнаты. В девятом часу она вновь вошла к Стасе.
– Стасенька, вставай, родная!
Стася мгновенно вскочила.
– Уже шесть часов?
– Нет, голубка, девятый час.
– Девятый час! – с упреком повторила Стася.
Она быстро оделась и растерянно остановилась посредине комнаты. «Что же делать? – думала она. – Идти заниматься с Верой и Еленой? Но они так хорошо все знают! Зачем им повторять все сначала? Заниматься одной? Хорошо бы, да теперь настроение испорчено». Раздумывая, как быть, Стася ничего не делала.
Ирма Сергеевна дважды звала ее к столу, но та, сердясь на мать, завтракать отказалась и дверь своей комнаты закрыла на крючок.
«Опять пришла с едой вязаться, – подумала она с досадой о матери, услышав стук в дверь. – Стучи не стучи, все равно не открою. Пусть думает, что я уснула или покончила жизнь самоубийством», – злорадствуя, решила Стася.
– Доченька, к тебе пришли, – услышала она голос матери.
«Пришли? Кто бы мог быть так рано?»
Стася поспешно откинула крючок, толкнула дверь и увидела Федю Новикова.
– Федя! – радостно сказала она, пропуская его в комнату.
– А я думал, ты рассердишься, что я так рано. Я и мамаше твоей сказал это. Простите, я не знаю вашего имени-отчества, – обратился он к Стасиной матери.
