– Федюшка день и ночь занимается, – сказала она, останавливаясь перед Стасей и бережно, с каким-то благоговением складывая разбросанные по столу книги в одну стопку. – По домашности я его часто отрываю, а то бы он еще лучше учился. Вот школу на будущий год кончит, на учителя пойдет учиться… Хорошее дело учителем быть, полезное. А ты, Стасенька, после школы что делать думаешь?
– Я? – Стася вспомнила разговор с Федей о кинозвездах и нерешительно сказала: – Я еще не знаю.
Эту фразу ее услышал Федя, и глаза его засветились радостью. Он поставил около печки ведро с углем, тут же бросил охапку мелко наколотых дров и вышел в кухню вымыть руки.
«Он не стесняется все это делать при мне, так же как и Вера стирать, – про себя отметила Стася. – А я?..»
И ей вспомнилось, как однажды у матери заболела нога и Стасе пришлось идти на базар. Она шла по мясному ряду с авоськой, наполненной покупками, в простеньком материном платке, и в этот момент встретила Сафронова. Стася готова была от стыда провалиться сквозь землю.
Сейчас она смеялась над своим смущением. Она на базаре покупала мясо, ну и что же? Раз люди едят мясо, они его и покупают… «Умнеть, что ли, начала я?» – подумала Стася и улыбнулась.
После завтрака Федя и Стася сели заниматься. Как и в первый раз, занятия шли интересно. Оба были довольны. Федя с удовлетворением заметил, что Стася не так уж мало читала, только она прочитывала и откладывала книгу, мысленно не возвращаясь к ней больше. А Федя читал по-другому. Он рассуждал с товарищами, с матерью, с учителями о прочитанной книге, спорил, думал о ней и в записную книжку вносил свои мысли, вызванные поступками героев книги, писал, что ему понравилось и что он считает ненужным в книге, записывал афоризмы.
Федя прочитал Стасе свои записи, и она сказала ему со своей обычной непосредственностью:
– А я и не представляла, что можно так по-серьезному читать книги. Я тоже куплю себе записную книжку и буду записывать свое мнение о книгах.
Они занимались подряд несколько часов. Стася взглянула на золотые часы на руке и воскликнула:
– Ты совсем меня замучить решил, Федя!
Федя улыбнулся:
– Учитель увлекся! Молодой, неопытный!
А про себя подумал: «И кажется, увлекся не только уроком, но и ученицей».
Он пошел провожать Стасю. Был первый по-настоящему весенний день. Грело и золотило улицы солнце, пели в садах птицы, улицы полны были возбуждения: сновали машины, смеялись девушки, заводские протяжные гудки сотрясали прозрачный воздух.
И Стасе от всего этого так было хорошо, так радостно, что она не слышала под собой ног, будто не шла, а летела.
Глава тринадцатая
Школа! Милая школа! С каким глубоким, светлым чувством через много лет будете вспоминать о ней вы, шумливые, непоседливые подростки! Вспоминать яркие, неповторимые дни, проведенные в стенах школы. И только тогда, когда школа станет дорогим воспоминанием, вы, уже умудренные опытом жизни, поймете то, чего не понимали в школьные годы. Только тогда вы оцените строгость и требовательность нелюбимых учителей, которым подчас даете вы обидные прозвища. И многие из вас пожалеют, что так мало брали от наук, которым самоотверженно учили вас ваши учителя. Каким высоким и благородным покажется вам тогда труд учителя, воспитавшего вас! Если когда-нибудь, возвратившись в родной город, доведется вам увидеть идущего по другой стороне вашего старого учителя, уже седого, сгорбленного, с трепетом в сердце перебежите вы через дорогу, удивитесь, что он узнает вас, удивитесь его все еще молодому блеску глаз, потому что учитель и в шестьдесят пять лет молод сердцем!
Школа! Милая школа! Какое торжественное, почти святое чувство испытаете вы потом, когда-нибудь, через много лет, если случится вам во время уроков пройти по притихшим коридорам, остановиться у дверей класса, прислушаться к мерному голосу учителя, постукиванию мела о доску. С трепетом вы услышите жизнерадостный голос звонка. Он ворвется вам в самое сердце родным, забытым звоном… Может быть, он вызовет даже слезы на ваших глазах, и не стыдитесь их – слезы эти не от малодушия. В них обычная человеческая грусть о юности и о том, что пройденного не возвратить никогда…
…В один из майских дней восьмиклассницы держали экзамен по литературе. В первой тройке учениц, вызванных к столу, были Стася Ночка и Елена Стрелова. Елена вышла спокойно, уверенной рукой взяла со стола билет.
– Двенадцатый, – сказала она Агриппине Федоровне.
Стася долго возилась около своей парты, отцепляя юбку от гвоздика, вылезшего из парты, и, не справившись с этой задачей, нервно выдрала клочок старенького платья, которое она не сняла в день экзаменов. По старой ученической примете, платье это приносило удачу.
Тяжело дыша, точно она только что одним махом взбежала на крутую лестницу, Стася вышла к столу Агриппины Федоровны.
– Второй, – сказала она, развертывая взятый со стола билет, и села на свободную первую парту у окна.
В этот день восьмой «Б» был празднично разукрашен. На окнах висели только что выстиранные и выглаженные шторки, на подоконниках в горшках, обернутых белой бумагой, стояли цветущие левкои. На красном полотнище во всю стену висел лозунг: «Сдадим экзамены на четыре и пять!»
Сегодня особенно праздничным выглядел стол Агриппины Федоровны. На него была постлана глянцевая бумага цвета слоновой кости, и в хрустальной вазочке стояли полевые цветы.
За столом сидела Агриппина Федоровна в черном платье с белым воротничком и манжетами, с синим университетским значком на груди. Она казалась какой-то торжественной и чужой. Ученицы знали: теперь она не поможет и не подскажет. Не знаешь – пеняй на себя. Рядом с ней сидел ассистент – преподаватель литературы десятых классов Павел Георгиевич Седов, худенький, щупленький старичок с остреньким носиком и хохолком на лысеющей голове. Ученицы любили и уважали его, но за глаза метко называли воробышком. Подле него лежал лист бумаги, и он, сощурив близорукие глаза, то и дело быстро наклонялся над ним так близко, что чуть не касался его носом, и делал какие-то пометки.
Это была его привычка, и в такие моменты ученицы говорили: «Воробышек клюнул».
Вера сидела на задней парте. Она заметила волнение Стаси, и, когда та сказала номер билета, ей показалось, что Стася окончательно растерялась.
Вере было жаль подругу, и она сидела и думала, как бы помочь ей. Она отлично помнила второй билет. Написать шпаргалку было делом пяти минут, но Вера не решалась сделать это. Она секретарь комсомольской организации – и вдруг шпаргалка… Кроме того, ей было стыдно делать это перед Агриппиной Федоровной, хотя та и не узнала бы. Но главное… Елена. В этот день Елена была такая же строгая, как Агриппина Федоровна, и ее серьезное личико, казалось, тоже говорило: «Пеняйте на себя, если не знаете».
Но как же помочь Стасе? Она может провалиться только потому, что растеряется. Ей нужно только намекнуть, и она дальше додумает сама. Весь класс так прекрасно подготовлен к экзаменам по литературе, кроме Стаси… Она занималась с Новиковым, но Вера знает Стасю и не верит в особую пользу этих занятий.
Вера вытягивает шею и смотрит на Павла Георгиевича. Он уверен, что его десятиклассницы подготовились лучше восьмого «Б», это чувствует Вера по его смеющимся глазам. Он так изучающе осматривает лица сидящих девушек, точно думает: «Ну, кто из вас провалится, а?» Честь класса Вере дороже собственной чести. Она ухватилась за эту мысль, склонилась над партой и поспешно стала писать. В это время к столу спокойно вышла Елена.
– Биография Александра Сергеевича Пушкина, – сказала она и загорелась, как это случалось с ней всегда во время ответов, особенно по литературе.
Она отвечала вдохновенно. Все слушали с интересом. Многое из того, что говорила Елена, для девочек восьмого «Б» было новостью. Агриппина Федоровна не рассказывала им об этом.
Фадеева хотела прервать Стрелову, сказать «достаточно», как это она делала всегда, когда убеждалась, что ученица знает. Но Павел Георгиевич положил на руку Агриппины Федоровны свои сухонькие пальчики, движением этим прося не лишать его удовольствия дослушать до конца.
Елена кончила и покраснела. Ей казалось, что она слишком увлеклась и наговорила много ненужного.
