Иисуса, как и во всякой мученической смерти за великое дело, все-таки производил впечатление и сообщал возвышенный ореол даже смешному и бессмысленному, то это объясняется силой привычки, которая делала даже самые великие умы христианства нечувствительными к невероятным прибавкам авторов евангелий, густым слоем, покрывавшим первоначальный фон этой картины.
История страданий Христа начинается въездом его в Иерусалим. Это — триумфальное шествие царя.[50] Люди высыпают ему навстречу, устилают дорогу перед ним одеждами, срывают зеленые ветви с деревьев, чтобы усеять ими дорогу, все встречают его восторженными криками: «Осанна (помоги нам)! благословен Грядущий во имя Господне! благословенно грядущее во имя Господа царство отца нашего Давида!».[51] Так у иудеев принимали только царей.
Весь народ любил Иисуса, только аристократия и буржуазия, «первосвященники и книжники», относятся к нему враждебно. Он ведет себя как диктатор. Он настолько силен, что, не встречая никакого сопротивления, выгоняет из храма торговцев и менял. В этой цитадели иудейства он властвует неограниченно.
Все это представляет, конечно, преувеличение евангелистов. Если бы Иисус действительно обладал такой властью, это не могло бы пройти незамеченным. Такой автор, как Иосиф Флавий, повествующий о самых незначительных деталях, наверное, сообщил бы об этом. Пролетарские элементы, даже зелоты, никогда не были так сильны в Иерусалиме, чтобы неограниченно господствовать в городе. Они всегда наталкивались на сильное сопротивление. Если Иисус хотел, вопреки саддукеям и фарисеям, войти в город и очистить храм, то он должен был сначала одержать победу в уличной борьбе. Такая борьба между различными направлениями в иудействе была в Иерусалиме того времени обычным явлением.
Но особенно характерным во всем рассказе о въезде в Иерусалим Иисуса является то обстоятельство, что население приветствует Иисуса, как носителя «царства отца нашего Давида», т. е. как реставратора самостоятельности иудейского государства. В этом изображении Иисус является не только противником господствующих классов в среде иудейства, но и противником римского владычества, и в этой оппозиции перед нами раскрывается не продукт христианской фантазии, а, очевидно, сама иудейская действительность.
В евангельском рассказе следуют теперь те события, которые мы уже рассматривали: требование, чтобы ученики вооружились, предательство Иуды, вооруженное столкновение на Масличной горе. Мы видели уже, что в этом случае мы имеем дело с остатками старого предания, которое позже оказалось неудобным и было соответствующим образом отредактировано.
Иисуса схватывают, уводят во двор первосвященника и судят его: «Первосвященники же и весь синедрион искали свидетельства на Иисуса, чтобы предать Его смерти; и не находили. Ибо многие лжесвидетельствовали на Него, но свидетельства сии не были достаточны… Тогда первосвященник стал посреди и спросил Иисуса: что Ты ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют? Но Он молчал и не отвечал ничего. Опять первосвященник спросил Его и сказал Ему: Ты ли Христос, Сын Благословенного? Иисус сказал: Я; и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных. Тогда первосвященник, разодрав одежды свои, сказал: на что еще нам свидетелей? Вы слышали богохульство; как вам кажется? Они же все признали Его повинным смерти» (Мк. 14: 55–64).
Действительно, странный суд! Он собирается сейчас же после ареста обвиняемого, в ту же ночь и не в здании суда, которое расположено было, вероятно, на храмовой горе, а во дворе первосвященника.
Против Иисуса выступают лжесвидетели, но хотя никто не подвергает их перекрестному допросу, а Иисус не отвечает на их обвинения, они ничего не могут сказать такого, что дало бы повод к его осуждению. Иисус сам обвиняет себя, признав, что он мессия. Но тогда для чего же нужны лжесвидетели, если достаточно было этого признания, чтобы осудить Иисуса? Единственная цель его — демонстрировать все коварство и злобы иудеев.
Смертный приговор произносится без всяких колебаний, сейчас же. Но это было нарушением всех предписанных форм, которые иудеи того времени соблюдали особенно щепетильно. Суд имел право произнести сейчас же только оправдательный приговор, осудить же он мог только на другой день после разбора дела.
Но мог ли синедрион произносить тогда еще смертные приговоры? Сангедрин говорит: «Уже за сорок лет до разрушения Иерусалима у Израиля отнято было право суда над жизнью и смертью».
Подтверждение этого мы находим в том, что синедрион не подвергает Иисуса казни, а, по окончании процесса, передает его Пилату для нового суда по обвинению в заговоре против римлян, в том, что Иисус хотел сделаться царем иудейским, стало быть, освободить Иудею от римского владычества. Недурное обвинение со стороны иудейских патриотов!
Возможно, впрочем, что синедрион имел право произносить смертные приговоры, но что они в то же время нуждались в санкции прокуратора.
Как же происходило дело перед лицом представителя римской власти?
«Пилат спросил Его: Ты Царь Иудейский? Он же сказал ему в ответ: ты говоришь. И первосвященники обвиняли Его во многом. Пилат же опять спросил Его: Ты ничего не отвечаешь? видишь, как много против Тебя обвинений. Но Иисус и на это ничего не отвечал, так что Пилат дивился. На всякий же праздник отпускал он им одного узника, о котором просили. Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство. И народ начал кричать и просить Пилата о том, что он всегда делал для них. Он сказал им в ответ: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского? Ибо знал, что первосвященники предали Его из зависти. Но первосвященники возбудили народ просить, чтобы отпустил им лучше Варавву. Пилат, отвечая, опять сказал им: что же хотите, чтобы я сделал с Тем, Которого вы называете Царем Иудейским? Они опять закричали: распни Его. Пилат сказал им, какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее закричали: распни Его. Тогда Пилат, желая сделать угодное народу, отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие» (Мк. 15: 2-14).
У Матфея Пилат заходит так далеко, что умывает руки перед народом и говорит: «Невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27:24).
Лука, наконец, ничего не говорит о том, что синедрион осудил Иисуса. Синедрион фигурирует только как доносчик перед Пилатом. «И поднялось все множество их, и повели Его к Пилату, и начали обвинять Его, говоря: мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем. Пилат спросил Его: Ты Царь Иудейский? Он сказал ему в ответ: ты говоришь. Пилат сказал первосвященникам и народу: я не нахожу никакой вины в этом человеке. Но они настаивали, говоря, что Он возмущает народ, уча по всей Иудее, начиная от Галилеи до сего места» (Лк. 23: 1–5).
Ближе всего к истине подошел Лука. У него Иисус обвиняется перед Пилатом прямо в государственной измене. И с гордым мужеством он не отрицает своей вины. Спрошенный Пилатом, он ли царь иудейский, следовательно вождь в борьбе за независимость, Иисус заявляет: «ты говоришь это». Иоанн сознает, насколько неудобен этот остаток иудейского патриотизма, и у него Иисус поэтому отвечает: «Царство Мое не от мира сего: если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня». Евангелие от Иоанна является позднейшим. Прошло, следовательно, много времени, пока христианские писатели решились на это изменение первоначального «состава преступления».
Для Пилата дело, очевидно, было вполне ясно. Когда он, как представитель римской власти, казнит мятежника Иисуса, он только исполняет свою обязанность.
Напротив, масса иудейства не имела никакого основания негодовать на человека, который восставал против римского владычества и призывал к тому, чтобы не платили податей кесарю. Если Иисус действительно делал это, то он поступал в духе зелотизма, доминировавшего тогда в Иерусалиме. Следовательно, если мы считаем отмеченное в евангелиях обвинение правильным, то иудеи должны были относиться к Иисусу с симпатией, а Пилат, напротив, должен был осудить его.
Что же говорят евангелия? Пилат не находит никакой вины за Иисусом, хотя последний сам признает ее. Все снова повторяет прокуратор, что обвиняемый невиновен, и спрашивает, что сделал он злого.
И это уже довольно странно. Но еще более странным является другое обстоятельство: несмотря на то, что Пилат не признает вины Иисуса, он не освобождает его.
