Евангелия не рассказывают, что. именно делали все эти святые во время и после этого массового шествия в Иерусалим, продолжали ли они и после жить или опять вернулись в свои могилы. Во всяком случае, естественно было ожидать, что такое экстраординарное событие произведет необыкновенно сильное впечатление и убедит всякого в божественности Иисуса. Но иудеи и на этот раз остаются злостно упрямыми.
И опять-таки только, римляне склоняются перед Богом:
«Сотник же и те, которые с ним стерегли Иисуса; видя землетрясение и все бывшее, устрашились весьма и говорили: воистину Он был Сын Божий» (Мф. 27:54).
Напротив, первосвященники и фарисеи, несмотря на все это, объявляют Иисуса обманщиком, и когда он воскресает, то они дают «довольно денег» римлянам и очевидцам, чтобы они выдавали чудо за обман (См.: Мф. 27:62–63; 28:11–15).
Так в конце истории страстей Иисуса иудейская испорченность превращает еще честных римских солдат в орудие иудейской хитрости и низости, противопоставляющей возвышенному божественному милосердию дьявольскую ярость.
Весь этот рассказ так густо закрашен сервилизмом по отношению к римлянам и ненавистью по отношению к иудеям, что остается только удивляться, как мыслящие люди не могли замечать его крайнюю тенденциозность. Мы хорошо знаем, что это изображение прекрасно достигло своей цели. Окруженный божественным ореолом, облагороженный мученичеством гордого исповедника великого учения, этот рассказ в течение многих столетий служил одним из самых могучих средств для возбуждения ненависти и презрения к иудейству даже среди тех благожелательных кругов христианства, которые лично не соприкасаются с иудеями. Он превращал иудейство в выродков человечества, в расу, которая по самой природе своей исполнена дьявольской злобы и закоренелости в грехах, которую поэтому нужно держать вдали от всякого человеческого общества, которую нужно всегда давить железной рукой.
Но вряд ли это представление об иудействе приобрело бы когда-нибудь значение, если бы оно не зародилось в эпоху всеобщей ненависти к иудеям и всеобщих преследований иудеев. Порожденное ненавистью к иудеям, оно усиливало эту ненависть до бесконечности, оно упрочивало ее долговечность, оно расширяло сферу ее действия.
Так история страданий Господа Иисуса Христа стала, в сущности, только прологом и источником истории страданий иудейского народа.
Глава 5. Эволюция внутреннего строя первоначальной христианской общины
Мы видели такие элементы христианства, как монотеизм, мессианизм, вера в воскресение, ессейский коммунизм, возникли в среде иудейства и что народные массы этой нации нашли удовлетворение своих желаний и стремлений в соединении всех этих элементов. Мы видели дальше, как в эпоху римского мировладычества во всем обществе господствовали такие условия, которые делали — главным образом его пролетарские элементы — особенно восприимчивыми к новым возникавшим в иудействе тенденциям, как эти тенденции, попав под влияние неиудейской среды, не только отмежевались от иудейства, но даже выступили против него. Они смешались с тенденциями умирающего греко-римского мира, с тенденциями, которые превратили дух сильной национальной демократии, живший в иудействе до разрушения Иерусалима, в его прямую противоположность и примешали к нему элементы безвольной покорности, раболепства и тоски по лучшей загробной жизни.
Но одновременно с переворотом в идейной жизни совершался глубокий переворот и в организации самой христианской общины.
В начале ее пронизывал действенный, хотя и неопределенный коммунизм, отрицание частной собственности, стремление к новому, лучшему общественному порядку, в котором все классовые различия выравнивались бы путем раздела имущества.
Первоначально христианская община была главным образом активной организацией, если только верно наше предположение, что различные, иначе совершенно непонятные места евангелий представляют остатки первоначальной традиции. Это вполне соответствовало бы также историческому положению иудейского общества того времени.
В высшей степени невероятно было бы также, если бы именно пролетарская секта осталась незатронутой всеобщим революционным возбуждением. Ожидание революции, грядущего мессии, общественного переворота — все это было атмосферой первых христианских общин в иудействе. Забота о настоящем, следовательно и практический коммунизм, отступала на задний план.
Но положение совершенно изменилось после разрушения Иерусалима. Элементы, сообщавшие мессианской общине ее бунтарский характер, потерпели поражение. И христианская община все больше превращалась в антииудейскую общину, брошенную в среду апатичного и пассивного внеиудейского пролетариата. И чем больше длилось существование общины, тем яснее становилось, что нельзя уже рассчитывать на исполнение евангельского пророчества, согласно которому современники Иисуса должны были еще дожить до грядущего переворота. Вера в близкое наступление царства божьего на земле все больше исчезала, и царствование, которое должно было сойти с небес на землю, все больше переносилось на небеса, а воскресение плоти все больше превращалось в воскресение души, которой одной только предстояли блаженство в раю или муки в аду.
Чем больше мессианские чаяния лучшего будущего облекались в неземную оболочку и становились политически консервативными или индифферентными, тем больше практические заботы о настоящем выступали на первый план.
Но в такой же самой степени, в какой уменьшался революционный энтузиазм ранней христианской общины, изменялся и характер ее практического коммунизма.
Первоначально он вызывался сильным, хотя и неопределенным стремлением к уничтожению всякой частной собственности, стремлением помочь нужде своих товарищей при посредстве общности имуществ.
Но мы уже указывали, что, в противоположность ессейству, христианские общины первоначально были организованы только в городах, даже только в крупных городах, и что именно это обстоятельство помешало им осуществить коммунизм в прочном и полном виде. Как у ессеев, так и у христиан коммунизм в своем исходном пункте представлял коммунизм средств потребления, он выражался ярче всего в совместном потреблении. Но в деревне и теперь еще, а тогда еще в большей степени, потребление и производство были тесно связаны друг с другом. Производство являлось тогда производством для собственного потребления, а не для продажи. Земледелие, скотоводство и домашнее хозяйство представляли одно нераздельное целое. Конечно, в области сельского хозяйства возможно было тогда и крупное производство, и оно было в техническом отношении выше мелкого постольку, поскольку оно допускало большее разделение труда и лучшее использование отдельных орудий и строений. Правда, это не вполне окупалось рабским трудом. Но если рабовладельческая плантация была тогда преобладающей формой крупного производства в сельском хозяйстве, то все же она не была единственно возможной формой его. Крупное хозяйство в той его форме, в которой оно велось большими крестьянскими семьями, известно было уже на первых стадиях развития сельского хозяйства и в эпоху Христа было уже распространено всюду, где рабство не вытеснило свободных крестьян. Ессеи также устраивали большие кооперативные предприятия в сельском хозяйстве. В деревенском уединении они создавали большие, похожие на монастыри поселения, как, например, то поселение у Мертвого моря, где они, как сообщает Плиний («Естественная история», кн. 5), «жили в обществе пальм».
Но способ производства всегда является в последнем счете решающим фактором для данных общественных учреждений. Только те из них, которые имеют корни в способе производства, могут приобрести прочность и силу.
Если общественное или кооперативное сельское хозяйство было еще возможно в эпоху
