И кроля пронесло… мимо…
Она же, перебирая ножками, в своей шубке колокольчиком, столкнулась неожиданно с Прохожим.
— Подвиньтесь… — проворчал он.
Ляля оглянулась вокруг себя, наблюдая неохватную ширь шампанского, и спросила:
— Куда… подвинуться?
Он пожал плечами.
— Где здесь выход, не знаете? — спросил он, не глядя на Лялю.
Его глаза бегали вокруг Лялечки… Пытаясь их поймать, она расставила широко руки и выставила вперед сумку… И тоже пожала плечами.
— Я его с собой не захватила. Хотя сейчас поищу…
Она расстегнула свою сумочку и нырнула в нее.
Прохожий нырнул следом за ней. Помогая разбирать завалы, он двигался за ней наугад.
— Нет, выходом здесь и не пахнет… Здесь пахнет… — он нервно подергал носом, — призраком… призраком одиночества…
Ляля смутилась.
— Как же вы пронырливы… Я его старалась запрятать в самый дальний угол…
Прохожий вылетел как пробка из ее сумки и заорал:
— Ну, что вылупился?
Ляля, пытаясь запрятать призрака одиночества куда-нибудь еще дальше, высунула краешек взгляда из сумки и обомлела. Прямо на Прохожего вылупилось яйцо. 'А яйцо — это к встрече…', подумала она.
Из яйца на нее выглянул такой гусь, что она, больше не раздумывая, и меньше тоже, упала прямо из сумки в объятия Не Первого Встречного.
Не Первый Встречный еле удержал Лялю, свалившуюся ему на голову, словно фейерверк среди новогоднего неба, и шепнул ей голосом из ее сна:
— Ты самая прекрасная…
У Ляли сразу родился вопрос. '…а что заставляет вас так думать: предположение или практика?', хотела она спросить. Но вспомнив прекрасного незнакомца, которого пронесло кролем после ее вопроса, Ляля передумала. Потом она хотела нырнуть в сумку, чтобы скрыть хоть там свое смущение, но не желая показывать Не Первому Встречному живущего там призрака одиночества, она промолчала… А глубина их ждала и тянула… Искрящаяся фантазиями, брызгами радости и вспышками озарения, помутнениями рассудка и опьянением… ощущением праздника и счастья. И, нырнув в глаза друг другу, они сначала смешались, потерялись в целом ворохе всякой всячины, но очень быстро заполонив собой все, остались наедине… Только он и она… и море шампанского… и Новый Год… и пристань под названием Счастье.
Записки бродячего клона
Я — бродяга… Сегодня здесь, завтра там. На Земле мне запрещено появляться, ввиду того, что здесь я уже есть. Еще не поняли? Я клон, от которого отказался хозяин.
Мое рождение случилось запланировано. Я вместе с необходимыми хозяину почками, печенью и прочими нужными мелочами, исключая мой мозг, который должен был быть заменен когда-нибудь хозяйским, вырос благополучно в закрытом медицинском учреждении, где нас оберегали от тлетворного влияния внешнего мира. В том, что оно тлетворное, мы очень сильно сомневались, но недолго, только перед сном, пока не включали вечерний, положенный нам фильм и не вкалывали очень нужные для нашего развития витамины, после чего мы как-то счастливо забывали о мире внешнем и наполнялись гордостью за возложенную на нас миссию спасения человечества, погибающего от смертельной болезни. Как потом выяснилось, эта смертельная болезнь называлась обычной смертью, с которой никак не могли справиться.
Не знаю, как протекал процесс клонизации населения до меня, но со мной у них как-то не задалось с самого начала.
Уже в семь лет я попытался избегать приема лекарств. Повысив вводимую всем порцию для меня почти в два раза, мои добрейшие воспитатели с удовлетворением заметили, что в моих глазах, наконец, отчетливо установилась должная инфантильность, и забыли про меня. Им было невдомек, что подражать внешнему виду моих соплеменников мне ничего не стоило. Лекарство, вводимое всем, производило на меня странное отрезвляющее действие. Лишь по прошествии лет, я узнал, что эта особенная устойчивость к различного вида алкалоидам и транквилизаторам могла перейти ко мне от моего хозяина вместе с набором его хромосом, которые он мне так щедро подарил. Ну, а дальше все было банально… Я сбежал… Это был самый счастливый день в моей жизни. Это я тогда так думал, перепробовав все, что только мне попадалось на глаза. Меня поймали на следующее утро в объятиях полупьяной бродяжки, которой, помнится, я признался в вечной любви, и которая так и не смогла очухаться, когда меня забирали. Долго после этого держали в карцере, и, наконец, охранник сообщил, что хозяин от меня отказывается. У меня нашли в крови что-то ненужное его хозяйскому телу. А это значило, что я подлежал ликвидации…, таков закон, мы клоны — должны были быть либо на учете, либо нигде.
Оставалось одно — бежать. И я бежал. Это было несложно. Считая, что мы недееспособны, за нами не следили, раз и навсегда оградив заборами, решетками и сигнализацией.
Нанявшись уборщиком на дальнобойщик, летевший со срочным грузом в отдаленный сектор соседней галактики, я уже через два дня, после двух пережитых с трудом прыжков во времени, когда тебя расплющивает по креслу, был слишком далеко от своей лечебницы, чтобы вспоминать о ней.
Мне был двадцать один год. Я ничего не умел, ничего не знал о жизни, знал только, что надо, чего бы это тебе не стоило, скрывать свои чувства и мысли. У меня не было даже имени, я был номер 243М30, что означало, что я 243-ий мужик в отделении, которому надо развиться до тридцати лет. В тридцать лет мне должны были пересадить мозг хозяина, и… моя миссия выполнена.
Назвавшись именем врача-воспитателя, на корабле я стал Томом Бартоном.
Посмотрев на мои руки и скривившись, коренастый Олдеман, объявленный мне как старший, сказал:
— Не знаю, откуда ты здесь взялся… Только, если вздумаешь отдохнуть, вспомни про это…
Толстый, татуированный, с разбитыми костяшками, кулак оказался у моего носа.
Единственное, за что в эту минуту я был благодарен своим 'белым халатам', это несомненно достойная физическая подготовка. Потому что, боюсь все с тем же туповатым выражением лица, которое было моей маской долгие годы, я взял его кулак в свою руку и, проговорив:
— Я сделаю, все, что должен, сэр…
… уперся коленом в спину рухнувшего в полный рост Олдемана, который только раз крякнул, когда я вывернул его руку за спину.
Время потекло однообразно. Чистка и уборка всех помещений… На грузовом корабле каждый выполнял несколько функций, и это было обязательным условием приема на работу сюда. Не было времени задумываться о своем будущем, да и нас от этого тщательно отучали, навязывая мысль, что день прошел и радуйся этой данной тебе благодати. Ко мне никто не лез, считая темной лошадкой, которая может лягнуть в самый неожиданный момент. На дальнобойщике и так-то не наблюдался избыток общения, два водилы, механик и я, а так как один из водил обычно отсыпался с суток, то, выполнив всю работу, мне оставалось или валяться в своем отсеке, или выбирать что-то из предложенного списка развлечений. Список этот был таков: кино, книги, книги, кино… И так до полного одурения. В список любимчиков механика Олдемана я не вошел, поэтому при раздаче пива и других деликатесов не участвовал. Но меня это устраивало, потому что старательно созданный 'белыми халатами' вакуум в моей голове просто засасывал подряд всю информацию из имевшейся захудалой коллекции фильмов и книг.
Первая наша остановка была в системе Х17. Сюда наша фура везла заказанные здешней колонией
