продукты. Тонны консервов, замороженного мяса, мешки муки, сахара и соли… Стояли на Гаяне мы недолго. Сразу после разгрузки, как только отплыла последняя баржа, заполненная настолько, что время от времени черпала бортом тяжелую темную волну океана, который, судя по всему, был здесь единственным видом поверхности, поступил приказ из командного отсека приготовиться к отлету. Это означало, что я должен был убраться из грузового отсека и занять свое кресло, где можно было переждать прыжок корабля во времени.
Пробежав, как сайгак, по узкому коридору между грузовым отсеком и лифтом, поднявшим меня на верхнюю палубу корабля, я рухнул в кресло, с готовностью обхватившее меня поручнями. Ничего страшного не было в перемещении во времени, кроме жутких перегрузок при переходе корабля на сверхсветовую скорость, когда проваливаешься в забытье и потом выходишь из него… Злой оттого, что всю работу пришлось выполнять мне, а Олдеман сидел сейчас напротив с красной мордой и сыто дышал перегаром, я закрыл глаза. Как объяснил мне неразговорчивый Ганс, водила-немец, после разгрузки на Гаяне будет переход в Пояс Псов и там, на Порше, остановимся на три дня, если все пройдет нормально…
— Что значит нормально? — переспросил я.
Немец раздраженно зыркнул на меня бесцветными глазами, но ответил:
— Здесь, в этом квадрате, переход опасный. Сюда почти никто не ходит… Поэтому платят хорошо! — заржал он неожиданно. — Здесь как Бермуды, пропадают многие…
Бермуды… Это мне ничего не говорило… Но сейчас, сидя в кресле, я вспомнил слова Ганса, и подумал, что мне все равно, будь что будет… Жизнь собачья… Хотелось завыть…
Было слышно, как где-то внутри корабля пневматика задраивала шлюзы, подчиняясь командам бортового компьютера. Включились двигатели, все как обычно… Толчок, слегка вдавило в кресло… Но это ерунда… Взлет… Олдеман пьяно икнул… Лучше не открывать глаза…, чтобы не видеть эту противную рожу… Через некоторое время на белой панели каюты замигало сообщение: 'Приготовиться к перегрузкам!'
Противный, режущий уши свист, расплюснутое перегрузкой лицо механика перед глазами, все это быстро исчезло в пелене забытья.
— ААААА…
Страшный крик и треск сильного пламени разорвал тишину. Я еле разодрал глаза и отпрянул.
Прямо передо мной орал Олдеман. Его перерезанное вместе с корпусом корабля тело, лежало на полу у ровного края, обрезанного словно бритвой и сверкающего свежим срезом металла и искрами закороченной проводки… Его отчаянный вопль и заставил меня очухаться. Сквозь шум в ушах послышался грубый голос Ганса:
— Майн Гот…
И крик несчастного Олдемана прервался. Ганс, опустив бластер, повернулся ко мне. Его всегда невозмутимое, конопатое лицо было перекошено отчаянием:
— Жив?!
Перехватив мой дикий взгляд, он процедил сквозь зубы:
— Сдвиг во времени… Вторая его часть приземлится на Порше… Вставай!!! — заорал он. — Надо выяснять, где мы…
Стремительно сиганув тяжелым, большим туловищем куда-то вниз с края корабля, в огромное пятно пыли и света, которое не давало разглядеть, что там за этой пеленой, он исчез. Задержавшись на краю, я еще раз оглянулся, надеясь увидеть Свена, второго водилу, который сегодня встал на вахту, но понял, что сзади меня только лифт, а дальше грузовой отсек и подсобки, объятые пожаром, где Свен, ведущий корабль, не мог быть никак… Свен, молчаливый норвежец, летит сейчас к Поршу в скорлупе разрезанного напополам корабля…
Вглядевшись сквозь копоть, я увидел, наконец, что внизу метрах в шести вода, и Ганс уже болтается в спасательной шлюпке, озираясь по сторонам. Остатки корабля повисли на скале и теперь горящим факелом медленно сползали с нее, грозя накрыть шлюпку.
Прыгнув в воду, и, ухватившись за надутую резиновую лодку, я перевалился через борт, и Ганс завел двигатель. Легкое судно, подпрыгнув на месте, сорвалось и понеслось прочь от места катастрофы, а я не мог оторвать взгляд от пылающего корпуса огромного, мощного дальнобойщика, без которого я чувствовал себя словно улитка, оказавшаяся без раковины.
Моторка неслась по черной поверхности воды. Врезавшись в мутный туман, окружавший нас, на всей скорости, Ганс внезапно метнулся к мотору и заглушил его. Пролетев по инерции несколько метров, лодка остановилась и закачалась на волне…
— Твою мать!!! — выругался немец в наступившей тишине.
Не то слово… Еще пара метров и мы бы влипли в скалу. Сейчас, глотая влажный, пахнувший кислятиной, очень тяжелый воздух, мы валялись на дне шлюпки и осознавали, что каменистые выступы окружали нас со всех сторон.
Приподнявшись, Ганс нащупал весло, прикрепленное к внутренней стенке лодки, и медленно повел судно вдоль скалы.
Треск огня на догоравшем звездолете, раскатывавшийся эхом по горам, звучный плеск воды о скалы, неба видно не было, только камни… Каменный мешок… Еще этот туман… И запах… Кожу и глаза стало пощипывать…
Случайно взглянув на воду, я толкнул немца и, когда он обернулся, кивнул, показывая на дно лодки, которое покрылось тонкой буроватой пленкой и сморщивалось на глазах… Если бы не мой рабочий комбинезон, в котором я был на разгрузке и не успел переодеться, то хорош бы я сейчас был после купания в этой водичке.
— Что за хрень? Кислота какая-нибудь!!! — Ганс беспомощно оглянулся, и я увидел, что лицо его покраснело. — Надо выбираться!
Он с удвоенной силой схватился за весло. Но вокруг были только скалы. Тогда, прибившись к камням там, где они хотя бы не нависали над водой и не были гладкой плитой как везде, а шли чередой вверх, образуя более удобный подъем, Ганс, махнув мне рукой, выбрался из лодки. Я, не раздумывая, проваливаясь в опустевшей, уже начавшей сдуваться, шлюпке, последовал за ним. Лодка, обвиснув бортами, закачалась на темной, курящейся едким туманом воде.
Оскальзываясь на мокрых камнях, немец пошел вперед.
Вырвавшись из полосы тумана, увидев серое небо над головой, мы заторопились. Казалось, что наступает ночь. Хотя, черт его знает, какая здесь ночь. До гребня горы оставалось метров двести, когда сильный грохот расколол тишину.
Задрав голову, Ганс заржал. Он замахал руками и заорал что-то на немецком. В небе, высоко над головой завис звездолет. Спасательный бот отделился от корабля и мы, заторопившись и добравшись до вершины из последних сил, повалились на камни.
Оказавшись на борту, Ганс, тормоша меня и толкая всех, кто ему попадался навстречу, орал:
— С какой хрени мы спаслись? Скажите мне, чтоб я знал, где я чуть не сдох?!
Люди сторонились, улыбались… А за моей спиной кто-то произнес:
— А ты совсем не изменился, Лео…
Я застыл. Это было мое имя. Имя моего хозяина…
Этого я ждал и боялся одновременно. Надеялся лишь на разницу в возрасте да на то, что мне удастся затеряться в космосе. Черт! Черт! Черт!
— Ты что оглох, парень?! — толкнул меня развеселившийся не в меру и начинавший мне уже надоедать Ганс. — К тебе обращаются! Только он у нас, Том, мадам! Откуда…
— Вы ошиблись, мэм… — оборвал я немца, медленно обернувшись.
Красивая женщина… немолодая, большие темные глаза ее растерянно разглядывали меня, форма военной медицины была ей к лицу. Офицер…
— Вы, наверняка, ошиблись, я Том, Том Бартон… — повторил я.
Она покачала головой.
