5
Кэрол сидела на диване, откинувшись на подушки. В одной руке она сжимала телефонную трубку, а другой гладила черную спинку кота Нельсона.
— Ты правда не возражаешь? — спросила Кэрол, понимая, что задает формальный вопрос. Тони никогда не предлагал такого, чего не мог или не хотел делать.
— Если тебе нужна моя помощь, я должен взглянуть на инструкцию, которую тебе дали. Будет лучше, если ты сама покажешь мне материалы, чтобы мы могли вместе пройтись по ним, — проговорил Тони так, будто все им сказанное было как нельзя более естественным.
— Спасибо огромное. Я…
— Никаких проблем. В сравнении с тем, через что мы прошли, это удовольствие.
Кэрол невольно содрогнулась.
— Ты слышал о Вэнсе?
— Это было в новостях.
— Ничего у него не выйдет, — уверенно сказала она, хотя в душе шевелились сомнения. — Благодаря нам он в тюрьме. За что только он не цеплялся, но нам все же удалось убедить присяжных, которые склонялись на его сторону. Он не смягчит суд последней инстанции.
Нельсон замяукал, когда ее пальцы слишком сильно вцепились ему в шерсть.
— Хотелось бы верить. Но у меня всегда были плохие предчувствия насчет Вэнса.
— Ладно, хватит об этом. Завтра, как только получу инструкции, отправлюсь в аэропорт и полечу в Эдинбург. Там возьму напрокат машину. Я позвоню тебе, когда узнаю все точнее.
— Хорошо. Ты можешь… ты можешь остановиться у меня.
По телефону трудно было понять, чем вызвана его запинка: робостью или нежеланием принимать ее у себя в доме.
— Спасибо, но я не хочу тебя обременять. Закажи мне лучше номер в гостинице. Что-нибудь неприметное.
Тони помолчал.
— Мне тут хвалили пару местечек. Узнаю утром. Но если ты передумаешь…
— Я сообщу.
Пустое обещание, ведь это он должен сделать первый шаг.
— Кэрол, я очень хочу повидаться с тобой.
— Я тоже. Слишком много времени прошло.
Она услышала, как он тихо хмыкнул:
— Да нет, как раз сколько надо. Что ж, до завтра.
— Спокойной ночи, Тони. И спасибо.
— Да ладно тебе. Пока, Кэрол.
Кэрол услышала щелчок и, выдернув вилку телефона из розетки, бросила ее на пол. Взяв Нельсона на руки, она подошла к окну и стала смотреть на каменную церковь, сохранившуюся в центре современного бетонного комплекса. Всего лишь утром она с элегической грустью глядела на площадь, думая о том, как соберет вещи и отправится к новому месту службы в Гаагу. Тогда все было просто, и будущее виделось ей простым и ясным, а теперь трудно было сказать, что ее ждет после сна и завтрака.
«Вильгельмина Розен» миновала Арнем и на ночь встала на якорь. Причал, на котором он всегда швартовался, когда оказывался на Недер-Рейне, особенно любила его команда, состоявшая из двух человек; всего в пяти минутах ходьбы отсюда была деревня с отличным баром и рестораном. Не успел он оглянуться, как работа была выполнена, а через полчаса он уже остался на судне один. Его даже не спросили, не хочет ли он тоже прогуляться в деревню. За все время он лишь один раз пошел со своей командой выпить, когда жена Манфреда родила первого ребенка. Судовой механик чуть ли не силой уволок шкипера обмыть такое событие с ним и Гюнтером. Вспоминал он об этом с омерзением. Они встали тогда около Регенсбурга и ходили из бара в бар. Слишком много пива, слишком много шнапса, слишком много шума, слишком много шлюх, дразнивших его своими телами.
Лучше было оставаться на судне, где он мог, никого не опасаясь, смаковать свои тайны. Кроме того, здесь всегда хватало работы, особенно если учесть, что сухогруз уже давно не новый. Тем не менее медь должна сверкать, краска должна быть чистой и свежей. Красное дерево в рулевой рубке и на капитанском мостике должно блестеть, как всегда в течение многих лет. И он продолжал традицию. Баржу-самоходку он унаследовал от своего деда, и это было единственное, что он получил хорошего от старого ублюдка.
Ему никогда не забыть своего освобождения. Никто ни о чем не знал до самого утра. Накануне старик сошел на берег, чтобы, как он делал время от времени, провести вечер в баре. Он никогда не пил с командой, предпочитая сидеть в одиночестве, подальше от всех. Старик вел себя так, словно все остальные были не слишком хороши для него, хотя его внук не сомневался, что он сам злобой и самодовольством приводил в ярость всех без исключения шкиперов на реке.
Утром дед не объявился на судне. И это само по себе казалось невероятным, потому что все знали, насколько он был последователен в своих привычках. Ни разу болезнь или лень ни на минуту не задержали его в постели после шести. Зимой и летом старик, умывшись, побрившись и одевшись, в шесть двадцать уже придирчиво осматривал машины, не случилось ли с ними чего за ночь. Но в то утро на барже стояла мрачная тишина.
Склонив голову, его внук возился с трюмной помпой. Ему нужно было чем-то занять руки, чтобы никто не заметил и позднее не вспомнил, что он нервничал. Тем не менее у него как будто огонь зажегся внутри, едва будущее оказалось в его собственных руках. Наконец-то он стал хозяином своей судьбы. Миллионы людей хотели бы освободиться, но совсем немного наберется таких, у которых хватит духу сделать это. И он ощутил прилив гордости, особой гордости, которой никто не предполагал в нем.
Гюнтер готовил в камбузе завтрак и ничего не замечал. Ему приходилось быть таким же точным, как шкипер. Тревогу забил Манфред, судовой механик. Не слыша старика, он набрался смелости и приоткрыл дверь в его каюту. Кровать оказалась пустой, а одеяло натянуто так, что на нем, как на батуте, можно было прыгать до потолка. Ничего не понимая, он вернулся на палубу и принялся за поиски. В трюме пока было пусто, так как утром ожидался груз гравия. Манфред отвернул брезент и полез вниз, чтобы осмотреть его от носа до кормы, ведь старик мог устроить внезапную ночную проверку баржи и упасть. Его мог хватить удар. Но в трюме никого не оказалось.
У Манфреда появилось нехорошее предчувствие. Он вылез обратно на палубу и обошел ее по периметру, глядя в воду. Около носа он обнаружил то, что боялся найти. Старик плавал лицом вниз между баржей и пристанью.
Все было яснее ясного. Старик слишком много выпил и споткнулся о трос. Вскрытие показало, что он ударился головой, вероятно, потерял сознание. Но даже если его всего лишь оглушило, алкоголь сделал свое дело, и он захлебнулся. Официальное заключение гласило, что произошел несчастный случай. Ни у кого не возникло ни малейших сомнений.
На это внук и рассчитывал. Правда, он боялся до самого конца, но все вышло, как ему виделось в мечтах. До чего же он удивился, поняв, что значит настоящая радость.
В первый раз он узнал, что такое власть, и она оказалась нежнее прикосновения шелка к коже и горячее прикосновения бренди к горлу. Когда-то он нашел в себе кроху силы, которую постоянные унижения и издевательства не сумели уничтожить, и подкармливал ее своими фантазиями, а потом ненавистью к деду и к себе самому, пока ее не сделалось так много, что он решил действовать. В конце концов он показал гнусному старому ублюдку, кто из них настоящий мужчина.
Никакого раскаяния или угрызений совести он не испытывал ни сразу после смерти старика, ни потом, когда поползли слухи среди речников. Одна мысль о содеянном переполняла его головокружительной легкостью. Ему хотелось испытать все снова, и это жгло его изнутри, однако он понятия не имел, как удовлетворить свои желания.
Как ни странно, ответ он получил на похоронах, к счастью, собравших совсем мало людей. Хотя старик
