- Сказали только, что утром сваливают из города. Заплатят мне - и укатят.
- А ты ничего необычного в них не заметила? Во Фладе и этой рыжей?
- Ничего особенного. Дневнюки, типа вас. Серятина.
- Серятина?
- Толстопятые отстойные уебища.
- Ну да, - обалдело произносит Ривера.
Теперь очередь его партнеру хихикать.
- Так вы их не видели? - уточняет дитя-переросток.
- Они не придут.
- А вы откуда знаете?
- Да уж знаю. Опустили тебя на двадцать долларов. За урок недорого. Иди отсюда и не возвращайся. Позвони мне, если они тебе попадутся или свяжутся с тобой.
Ривера протягивает юной кикиморе визитку.
- Как тебя зовут?
- Сказать мою дневную невольничью кличку?
- Валяй.
- Эллисон. Эллисон Грин. Но на улице меня кличут Эбби-Натуралка.
- На улице?
- Не слышали о молодежной субкультуре, ко-о-оп?
- Проваливай, Эллисон. Вместе со своей субкультурой.
И Эбби удаляется, покачивая несуществующими бедрами.
- Думаешь, они уехали из города? - спрашивает Кавуто.
- Хочу, чтобы у меня был книжный магазин, Ник. Хочу торговать старыми книгами и научиться играть в гольф.
- Значит, не уехали?
- Рули в универсам. Переговорим-ка с возродившимся к новой жизни.
На Эмбаркадеро у здания паромной переправы обычно работают четыре робота и одна живая статуя. Не каждый день. Когда большого наплыва нет, роботов только двое. Ну а в дождь и вовсе никого - под струями воды золотая серебряная краска держится плохо. Обычно же роботов четверо и скульптура одна.
Моне - живая статуя. Единственная и неповторимая. Участок он застолбил года три назад, и если на горизонте появлялся еще какой-нибудь лицедей, между ними обязательно проходил поединок, кто дольше сохранит неподвижность. Побеждал всегда Моне. До сегодняшнего дня.
Ох уж этот новенький!
Когда Моне ближе к полудню появился на рабочем месте, Соискатель был уже здесь. И за два часа даже не дрогнул. Да и грим первоклассный, настоящая бронза. Только чего ради было натягивать на ноги пластиковые стаканы?
В руке Моне всегда держит портфель. В портфеле прорезь - в нее публика кидает деньги. Сегодня Моне специально встал так, чтобы новичок видел, как в прорезь летят пятерки, - мол, не запугаешь. Только за два часа салага набрал в свои стаканы в два раза больше. Значит, бояться-то Моне есть чего. Да тут еще нос чешется.
Чертов нос. А ведь бронзовый его выживет. Обычно Моне меняет положение примерно каждые полчаса, а потом сохраняет неподвижность, как бы ни старались его расшевелить туристы. Только новенький-то не двигается вообще.
Роботам- то что! Они стоят неподвижно, только пока им в стаканчик не бросили монетку, а потом исполняют свой танец машин. Тоже утомительно, но хоть время бежит незаметно. А вот Моне не позавидуешь.
Сумерки.
Задница горит огнем.
В ушах у Томми что-то хлопает. Бичуют его, что ли?
Женский голос не говорит, а гавкает:
- Скажешь! Скажешь! Скажешь!
Томми хочет пошевелиться - но не может двинуть ни рукой ни ногой. Перед глазами все плывет - волны тепла и света методично лупят по мозгам. Они исходят из красного шара (словно смотришь на солнце через фильтр), за которым вьется неясная тень. Щеки так и пылают.
- Ой, ой, ой! - стонет Томми.
- Да что же это такое, черт подери!
Напрячь мускулы. Слышно металлическое бренчание. Все тело затекло - и остается недвижимым.
Теплый красный свет куда-то отъезжает, и вместо него являются какие-то расплывчатые контуры. Женское лицо. Синее. Совсем рядом.
- Скажешь! - слышится опять.
- Чего сказать-то?
- Говори, вампир!
На обнаженный живот Томми опускается хлыст.
Томми всем телом пытается изогнуться. Опять металлический скрежет. Свет прожектора уже не слепит глаза, и Томми видит, что привязан к металлической раме от кровати, поставленной на попа. Толстые нейлоновые веревки плотно обхватывают конечности. Томми совершенно голый. Перед ним синяя женщина, на которой нет ничего, кроме черного винилового бюстье. Похоже, она охаживает его хлыстом уже давно. На животе и бедрах у него следы от ударов.
Задница просто пылает.
Синяя опять замахивается.
- Ой, ой, ой! - Томми старается не визжать. Оказывается, клыки у него удлинились и пробили губу.
Синяя опускает хлыст:
- Говори.
Томми старается излагать мысли спокойно:
- Как видно, ты меня давно окучиваешь. Только пробудился-то я всего минуту назад. Понятия не имею, что я должен тебе сказать. Сбавь обороты и повтори весь вопрос целиком.
- Говори заветное слово! - предлагает синяя.
- Это которое? - недоумевает Томми и впервые замечает, какие у синей огромные груди. Прямо вываливаются из бюстье. Таких гигантских синих грудей ему еще видеть не доводилось. Ну гипнотических размеров. Прямо глаз не оторвать. Все бы пялился, даже если бы не был привязан.
- Я тебе сказала, - хрипит грудастая и замахивается.
- Ты сказала мне заветное слово?
- Я тебе сказала, что это за слово.
- Так ты его сама знаешь?
- Конечно.
- Тогда зачем спрашивать?
- Чтобы ты на нем раскололся, - надувает губы женщина.
- Не будь козлом. Пытки - не моя специальность.
- Где я? - спрашивает Томми. - Ведь ты Лешева шлюха? Мы у Леша дома?
- Здесь я задаю вопросы.
Хлыст больно бьет Томми по ляжкам.
- Мать твою! Ну и упрямая же баба!
- Говори!
- Да что тебе сказать? Я же был в отключке и вообще ничего не слышал, дура тупая!
Удивительное дело. Синие груди отодвигаются на второй план. Где-то глубоко в глотке зарождается рык, и с ним рвется наружу нечто незнакомое, дикое, неуправляемое - вот вроде того чувства, которое Томми испытал, когда впервые занялся любовью с Джоди в качестве вампира. Только тут в основе лежит
