В тени горностаевой мантии

переглянулись. — Тогда и пришла ему мысль сблизиться с Двором военною службой. Духовный отец его Амвросий Зертис‑Каменский, архиепископ Крутицкой, снабдил его на дорогу и про все пятьюстами рублями. С тем он в столицу и прибыл, где был записан в полк конной гвардии рейтаром…

Екатерина перебила:

— Дале мне тоже известно. Он при покойном супруге Петре Федоровиче был вахмистром. А потом, к шестьдесят второму году состоял у меня «в секрете». Молоденький, еще с двумя глазами.

— Тогда‑то он и влюбился в тебя, Катиш…

Нарышкина вскочила и присела в глубоком реверансе:

— Да‑к и было во что…

— Али я теперь хуже стала?.. — Екатерина повернулась и озорно глянула на женщин.

— Не‑е, тогда в опочивальне другой «князь» правил. А и тоже Григорий…

— Э, чего вспоминать… Лучше вы послушать, какой случай у меня в том июне‑то с ним был, не знаете?..

Все навострили уши. Императрица редко вспоминала события переворота. И ее слова могли быть поняты только как высшая степень доверия.

— Как прибег Аlexis Орлов и стал кричать, что де гвардия для присяга выстроен и надо ехать скорее, Шубин мне преображенский мундир подавать, шпагу. Прискакали мы ко храму Рождества Богородицы. После присяги и приветствий выхватил я шпага из ножны, чтобы призвать гвардейцы в поход на Петергоф, глядь… а на эфесе офицерский темляк‑то нет… Строй как загудит: «Темляк, темляк…». Оглянулась я, а все и растерялись… И тут выезжает из строя молодой вахмистр и говорит: «Возьмите мой, ваше императорское величество». Да сам же его на эфес мне и навязывает…

— Неужели Григорий Александрович?

Екатерина кивнула.

— Он. Но не то главное… Тронул он поводья, чтобы в строй вернуться, а его конь заигрался и ни с места. Время дорого было. Я ему говорю: «Что же делать, молодой человек, поедемте вместе, видать не судьба ваш жеребец от моя кобыла отходить…».

— Может то и правда судьба?.. — Раздумчиво проговорила Анна Нарышкина.

А экспансивная толстуха Прасковья Брюс захлопала в ладоши, закружилась на одном месте и запела:

— Чему уж быть, чему уж быть, того не миновать! — Потом остановилась и сказала запыхавшись: — Нет, Катиш, как ни вертися, а от судьбы не убежишь…

— Да полно вам. Сперва узнавайте под рукою, как сам‑то богатырь об том думает…

— А чего узнавать, ты глянь на себя — молодка хоть куды, счас под венец. Токо свистни…

Но Екатерина покачала головой и задумчиво протянула:

— Он одно время все к Орловым подбивался, пока они ему глаз‑то не вышибли. В обществе бывал… А потом сгинул куда‑то. Что там случилось, ma chérie? — обратилась она к Анне. — Вы есть у нас главный оракул.

Обе статс‑дамы снова переглянулись. Но Анна, заговорила, не обращая на них внимания:

— Будучи пожалован в офицеры гвардии, по именному всемилостивейшему указу был произведен в подпоручики и награжден двумя тысячами рублев. Затем отправлен в Стокгольм к министру при шведском Дворе Остерману с уведомлением о переменах в правлении. По возвращении, будучи уже поручиком, прикомандирован к обер‑прокурору Синода Ивану Ивановичу Мелисино и в 1768 году получил чин действительного камергера и секунд‑ротмистра Конной гвардии. Однако, не довольствуясь полученным награждением, подал просьбу об отправке на театр военных действий с Оттоманской Портою, где и пребывал до ден нынешних…

Она остановилась и взглянула на императрицу. Екатерина сидела, задумавшись, статс‑дамы молчали. Наконец, встряхнув головой, словно отгоняя какую‑то навязчивую мысль, Екатерина обвела взглядом присутствующих женщин.

— А с настоящим‑то мóлодцем, с господином Васильчиковым — чего?.. — спросила она.

Первой, пожав плечами, откликнулась Брюсша:

— Чего, чего — не пришлося поле ко двору, так катися под гору.

Императрица поморщилась:

— Эка, ты, бессердечная какая… Ну, ладно, поговорили и будет. Можете идти. Я хочу побыть одна.

Когда фрейлины вышли, Екатерина долго еще сидела перед зеркалом, разглядывая свое отражение. Потом усмехнулась и проговорила вслух:

— А что, мои милые, может, и под венец, кто знает…

5

Только спустя дня три по приезде объявился Потемкин в Царском. Но как приехал, так и уехал. Никакого особого разговора промеж ним и императрицею не состоялось. А вот Двор вскорости возвратился в столицу, хотя и не предполагалось.

К удивлению Никиты Ивановича Панина кривого генерала стали приглашать на малые собрания Эрмитажа, куда допускались люди, только самые близкие императрице. Здесь действовал свой потешный устав, главной заповедью которого являлось общее равенство и требование быть веселым и забавным. А чтобы никто о том не забывал, на стене на видном месте была сделана надпись: «На шутку не сердись, в обиду не вдавайся». В Эрмитаже бывали спектакли, приглашали музыкантов, хотя императрица и была равнодушна к музыке; игрывали в карты, в шахматы и дурачились. Дурачились более всего, словно отдыхали от важных и утомительных дел государственных. Как ни странно — Потемкин оказался здесь как нельзя кстати. Когда он бывал в духе, то весьма похоже представлял голоса других людей. Причем, ежели делал он это за занавеской, то отличить подделку было невозможно. Он изрядно писал сатиры и показал, что неплохо знает и понимает искусство и литературу. Генерал, не стесняясь, обыгрывал императрицу в шахматы, а его замечания были всегда точными и глубокими. И все же именно от этого времени остались изустные предания о том, что должная беседа с Григорием Александровичем у ее величества никак не получалась. Была в душе Потемкина какая‑то невысказанная обида… И, в конце концов, Екатерина сказала ему:

— У меня впечатление, генерал, что вы все время носите камень за пазухой, но не решаетесь кинуть. Напишите свои претензии, коли, не желаете выговориться… Я пойму…

И Потемкин написал длинное письмо, исполненное обид, которое заканчивалось вопросом, не заключается ли в мыслях ея величества, что он, Григорий Потемкин, менее других достоин награждения за свои труды ратные? И ежели высокомонаршья милость к нему не оскудела, то желал бы он, в разрешение сомнений, пожалования в генерал‑адъютанты ея императорского величества…

Это был смелый, но верный шаг. И результат не заставил себя долго ждать. Уже на следующий день получил он рескрипт с извещением о пожаловании его генерал‑адъютантом. А еще через два дня и в Сенате был заверен указ о назначении его в новое звание. Это в корне меняло положение небогатого генерала. Отныне он имел казенный стол на двенадцать персон, дежурное помещение во дворце и право входить во внутренние покои. Получил он и орден Св. Александра Невского. Однако новопожалованный придворный правами своими не злоупотреблял. Как ни подталкивала его Прасковья Брюс, сколько ни жужжала в уши о благорасположении государыни, Григорий Александрович себя сдерживал и бывал во дворце, когда требовалось по службе или по особым приглашениям.

А затем вдруг исчез на неделю, другую, не третью ли…

Обнаружила его всезнающая Анна Протасова — нашла в Александро‑Невском монастыре, в иноческом платье, с отрастающей бородою. Он истово учился монастырскому уставу и объявил, что желает постричься. Душевная скорбь его и уныние не остались сокрытыми от Двора. У одних они вызывали любопытство, у других — жалость. Впрочем, надолго его не хватило.

Большинство историков сходится на том, что Потемкин давно и искренне любил Екатерину. Конечно, как и другие его современники, он, прежде всего, видел в ней императрицу, то есть наместницу высшей