собеседником вышла из комнаты. Пятак подождал две-три минуты, вылез из-за своего прикрытия, добрался до кухонной лестницы и благополучно миновал выгребную яму.
На улице под первым же фонарем он узнал в спутнике Сушки того самого человека, которого несколько дней тому назад встретил с нею в ресторане Прянова. Он вспомнил Барина и как будто снова услышал медленный и насмешливый голос:
- Сушка-то тю-тю! Другого кота нашла!
- Да ведь какого кота! Не простого... - Пятак сжал кулаки, - а лягавого.
Шел мелкий промозглый дождишка. Почти никого уже не было на улицах. Бородатые, с палками в руках, сторожа перед каждым домом вырастали из мокрого тротуара.
Сушка со своим спутником свернули на набережную Невы.
Пятак прятался за углы, в подворотни, в подъезды и шел за ними.
- Сушка продает Бармалееву хазу?! Убью лярву, своими руками убью!
Биржевой мост внезапно открылся во всю длину, как будто кто-то взял его двумя руками за фонари и разом вытянул за два передние фонаря до Зоологического переулка.
Пятак перебежал от Биржи на другую сторону и спрятался в тень, отбрасываемую маяком: он четко различил на мосту две фигуры, под светом фонаря отбросившие длинные тени на деревянный тротуар.
В ту же минуту эти темные фигуры сорвались с места и побежали так, как будто кто-то с оружием в руках гнался за ними.
Пятак выбежал на мост.
Едва только он прошел несколько шагов, как услышал тяжелый, прерывистый звук цепей.
- Мост! А! Мост поднимают!
Те, за которыми он следил, перешли мост и стали спускаться к набережной с той стороны Невы.
Он побежал бегом, но не успел пробежать и 20 шагов, как увидел, что деревянная часть моста медленно начинает подниматься.
Он остановился на одну секунду, но тут же с бешенством притопнул ногой и снова пустился бежать. Цепи скрипели, и с каждым оборотом машины мост начинал пухнуть и коробить деревянную спину.
Он, наконец, добежал до пролета, которым оканчивался разорванный на-двое мост.
Под ним скрипели цепи и видны были какие-то железные уступы, оси и визжащие блоки; еще ниже смутно блестела белесая, подслеповатая вода. Пятак остановился еще на одно короткое мгновение, увидел вдалеке темные фигуры, которые вступили уже в свет фонарей, где-то на Кронверкском проспекте, и перевел дыханье.
В следующее мгновенье он, как будто сбрасывая всю свою силу в напряженные ноги, уже летел вниз. Перед ним неясно мелькнули темные очертанья машин и светлая полоса воды; он упал на носки, едва удержался на ногах и несколько мгновений простоял неподвижно, взявшись рукой за голову и только чуть- чуть покачиваясь из стороны в сторону.
Потом он потащил было из кармана смятую папиросную коробку, нашел окурок, сунул его в рот и поискал спичек.
Спичек не нашлось; он выругался, выплюнул окурок и побежал по мосту бегом.
Сушка и ее спутник шли вдоль Народного дома. Немного погодя они свернули на Сытнинскую площадь, и больше у Пятака не оставалось никаких сомнений.
- Продала! А, хоть бы встретить кого-нибудь на Белозерской. Хоть бы Барабан знал!
Он никак не мог обдумать, что нужно делать, как предупредить эту неожиданную опасность; когда прошли Белозерскую и он не встретил никого из мазов, он решил действовать своими силами.
Покамест он остановился в подворотне где-то за Малым проспектом, пощупал, на месте ли нож, быстро пересмотрел обойму браунинга и поднял предохранитель; он не знал, с кем ему придется иметь дело.
- У лягавого наверное не одна пушка в пальте!
Он потуже затянул ремень на штанах, сунул браунинг в карман и вышел из подворотни: Сушка одна перебегала улицу.
- Ах, мать твою так, уходишь!
Он, больше не остерегаясь, бросился за ней.
Сушка быстро шла по Бармалеевой. У фонаря она остановилась, закурила папиросу и пошла дальше. Она напевала Клавочку.
- Он сел на лавочку
И вспомнил Клавочку,
Ее глаза и ротик, как магнит,
Как ножкой топает,
Как много лопает,
Как стул под Клавочкой жалобно трещит!
Пятак вдруг остановился.
- Я тут хляю за ней, а он тем временем... Ах, курва, да что же это я!
Он бросился назад.
Никого не было на пустынной, как будто вычумленной улице.
Чернели полуразвалившиеся стены на пустырях. Дождь перестал, и сквозь разорванные тучи снова начала высовывать свой синий рог луна. Шагах в двухстах на проспекте Карла Либкнехта дребезжала на мокрых камнях пролетка.
Пятак пробежал до Малого и остановился; он знал, что тот, кого он искал, ждет Сушку где-нибудь недалеко. Он несколько раз прошел туда и обратно, заглядывал во все углы, во все подворотни. Никого не было.
Тогда он побежал назад, к Бармалеевой хазе.
Не успел он добраться до полуразрушенной решотки, которая окружала пустырь, как увидел, что Сушка воротилась обратно.
Он заметил, что она переоделась, сменила свою полосатую кепку на длинную шаль и шла как-то несмело, поминутно оглядываясь и ища кого-то глазами.
Пятак отошел в сторону и остановился у деревянного домишки, похожего на сторожевую будку. Справа от него виден был мост через Карповку.
Пятак вжал голову в плечи, передернул плечами и достал нож.
Женщина минуту постояла возле хазовой решотки, точно поджидая кого-то; все движения ее стали как-то неуверенны и несмелы.
Несколько минут она оставалась на том же месте, потом быстро перебежала дорогу и пошла по Бармалеевой.
Пятак пропустил ее мимо себя, вышел из-за своей засады, догнал двумя шагами, взмахнул рукой и, внезапно оскалив зубы, ударил ее ножом в спину между лопаток...
Сергей остался ждать во дворе полуразрушенного дома на Малом проспекте.
Он присел на груду камней, возле какой-то канавы, пролегавшей тотчас же за разбитой стеною.
Беловатый рассыпчатый кирпич, бесшумно раздававшийся под ногою, покрывал двор.
Сергей сидел перед надтреснутой стеною с темно-серыми пятнами, походившими на театральные рожи с изогнутыми ртами.
Какие-то пустяки все лезли в голову; очень явственно стучало сердце.
Он долго тер голову, стараясь вспомнить что-то необходимое, нужное сию минуту, без всякого замедления.
Это необходимое было лицо Екатерины Ивановны, которое вылетело у него из головы, из глаз и ушло куда-то, откуда его вернуть было невозможно.
Вместо лица Екатерины Ивановны все лезли на глаза театральные рожи.
Снова пошел дождь. Он снял свою фуражку, и маленький, протертый сквозь сито дождь с уверенностью и как бы с чувством собственного достоинства стал падать на голову, круглую и костяную, как биллиардный шар.
Прошло минут двадцать, как ушла Сушка.
