Кто из прекрасных младых пастухов назовется счастливцем? Выбор упал не на них! Клянусь богом Эротом, Юноша, к нам приходивший из города, нежный Мелетий, Голосом Пана искусней! Его полюбила пастушка. Мы не роптали! мы не винили ее! мы в забвеньи Даже думали, глядя на них: «Вот Арей и Киприда Ходят по нашим полям и холмам; он в шлеме блестящем, В мантии пурпурной, длинной, небрежно спустившейся сзади, Сжатой камнем драгим на плече белоснежном. Она же В легкой одежде пастушки простой, но не кровь, а бессмертье, Видно, не менее в ней протекает по членам нетленным». Кто ж бы дерзнул и помыслить из нас, что душой он коварен, Что в городах и образ прекрасный, и клятвы преступны. Я был младенцем тогда. Бывало, обнявшись руками Белые, нежные ноги Мелетия, смирно сижу я, Слушая клятвы его Амарилле, ужасные клятвы Всеми богами: любить Амариллу одну и с нею Жить неразлучно у наших ручьев и на наших долинах. Клятвам свидетелем я был; Эротовым сладостным тайнам Гамадриады присутственны были. Но что ж? и весны он С нею не прожил, ушел невозвратно! Сердце простое Черной измены не умело. Его Амарилла День, другой, и третий ждет — все напрасно! О всем ей Грустные мысли приходят, кроме измены: не вепрь ли, Как Адон'иса, его растерзал; не ранен ли в споре Он за игру, всех ловче тяжелые круги метая? «В городе, слышала я, обитают болезни! он болен!» Утром четвертым вскричала она, обливаясь слезами: «В город к нему побежим, мой младенец!» И сильно схватила Руку мою и рванула, и с ней мы как вихрь побежали. Я не успел, мне казалось, дохнуть, и уж город пред нами Каменный, многообразный, с садами, столпами открылся; Так облака перед завтрашней бурей на небе вечернем Разные виды с отливами красок чудесных приемлют. Дива такого я не видывал! Но удивленью Было не время. Мы в город вбежали, и громкое пенье Нас поразило — мы стали. Видим: толпой перед нами Стройные жены проходят в белых как снег покрывалах. Зеркало, чаши златые, ларцы из кости слоновой Женщины чинно за ними несут. А младые рабыни Резвые, громкоголосые, с персей по пояс нагие, Около блещут очами лукавыми в пляске веселой, Скачут, кто с бубном, кто с тирсом, одна ж головою кудрявой Длинную вазу несет и под песню тарелками плещет. Ах, путешественник добрый, что нам рабыни сказали! Стройные жены вели из купальни младую супругу Злого Мелетия. — Сгибли желанья, исчезли надежды! Долго в толпу Амарилла смотрела и вдруг, зашатавшись, Пала. Холод в руках и ногах, и грудь без дыханья! Слабый ребенок, не знал я, что делать. От мысли ужасной (Страшно и ныне воспомнить),что более нет Амариллы - Я не плакал, а чувствовал: слезы, сгустившися в камень, Жали внутри мне глаза и горячую голову гнули. Но еще жизнь в Амарилле, к несчастью ее, пламенела: Грудь у нее поднялась и забилась, лицо загорелось Темным румянцем, глаза, на меня проглянув, помутились. Вот вскочила, вот побежала из города, будто Гнали ее эвмениды, суровые девы Айдеса! Был ли, младенец, я в силах догнать злополучную деву! Нет... Я нашел уж ее в сей роще, за этой рекою, Где искони возвышается жертвенник богу Эроту, Где для священных венков и цветник разведен благовонный (Встарь, четою счастливой!), и где ты не раз, Амарилла, С верою сердца невинного, клятвам преступным внимала. Зевс милосердный! с визгом каким и с какою улыбкой В роще сей песню она выводила! сколько с корнями Разных цветов в цветнике нарвала и как быстро плела их! Скоро страшный наряд изготовила. Целые ветви, Розами пышно облитые, словно роги, торчали Дико из вязей венка многоцветного, чуднобольшого; Плющ же широкий цепями с венка по плечам и по персям Длинный спадал и, шумя, по земле волочился за нею. Так, разодетая, важно, с поступью Иры-богини, К хижинам нашим пошла Амарилла. Приходит, и что же? Мать и отец ее не узнали; запела, и в старых Трепетом новым забились сердца, предвещателем горя. Смолкла — и в хижину с хохотом диким вбежала, и с видом Грустным стала просить удивленную матерь: «Родная, Пой, если любишь ты дочь, и пляши: я счастл'ива, счастл'ива!» Мать и отец, не поняв, но услышав ее, зарыдали. «Разве была ты когда несчастл'ива, дитя дорогое?» - Дряхлая мать, с напряжением слезы уняв, вопросила. «Друг мой здоров! я невеста! из города пышного выйдут Стройные жены, резвые девы навстречу невесте! Там, где он молвил впервые «люблю» Амарилле-пастушке, Там из-под тени заветного древа, счастливица, вскрикну: Здесь я, здесь я! Вы, стройные жены, вы, резвые девы! Пойте: Гимен, Гименей! И ведите невесту в купальню. Что ж не поете вы, что ж вы не пляшете! Пойте, пляшите!» Скорбные старцы, глядя на дочь, без движенья сидели, Словно мрамор, обильно обрызганный хладной росою. Если б не дочь, но иную пастушку привел Жизнедавец Видеть и слышать такой, пораженной небесною карой, То и тогда б превратились злосчастные в томностенящий, Слезный источник — ныне ж, тихо склоняся друг к другу, Сном последним заснули они. Амарилла запела, Гордым взором наряд свой окинув, и к древу свиданья, К древу любви изменившей пошла. Пастухи и пастушки, Песней ее привлеченные, весело, шумно сбежались
