которых открывался вид на всю долину, и с ближайших холмов. А еще Аммар своими ушами слышал в ночной тьме обезлюдевшей долины, превратившейся в одно большое кладбище — рядом с каждым домом там пришлось копать большую могилу, — так вот, Аммар своими ушами слышал, как в Сумеречном доме звенит женский и мужской смех, тренькает лютня — и кто-то перебирает струны любимого инструмента аль-самийа, арфы.
И вот арфа-то тревожила Аммара больше всего. Ото всех остальных слухов он отмахивался: Тарик, думалось ему, навряд ли сведет знакомство с неупокоенными духами — ифритами, кутрубами или гулами. И не очень похоже на то, что нерегиль веселится в компании шайтанов — от шайтана, как известно, распространяется невыносимая серная вонь, а от Сумеречного дома в ночи таинственных гулянок ветер доносил лишь запахи цветов и влажной земли. Зато если Тарик, переступив через гордыню, без дозволения своего халифа свел знакомство со своими дальними родичами, и к нему в усадьбу наведываются гости из числа аль-самийа, — за это его нужно призвать к ответу. Аль-самийа никогда не ходили в друзьях аш- шаритов, и хрупкий мир с ними то и дело сменялся временами взаимных набегов и пограничной вражды.
Так что когда соглядатаи не сумели прибавить ничего к тому, что Аммару было известно и без них, он приказал высечь нерадивых рабов и, выждав очередной 'ночи разцветных фонариков', отправился в Сумеречную усадьбу собственной персоной.
…Спешившись у высоких ворот темного тиса, Аммар заколотил в них дверным молотком. Двое дрожащих слуг за его спиной держали факелы, но пламя выхватывало лишь островки погасших цветов в море непроглядной тьмы, затопившей ночную Вегу. Огни военного лагеря остались далеко на севере, в городе пока так и не стали зажигать по ночам фонари — не для крыс же и гул это делать, людей-то все равно раз два и обчелся, целые кварталы до сих пор стояли пустые, с заколоченными дверями, хорошо, мертвецов прибрали, — а люди что? люди все равно дрожат по домам за закрытыми ставнями. Так что Мерв высился в устье долины мертвой черной громадой на фоне затянутого темной дымкой ночного неба, и только внешние стены подсвечивались кострами в лагере людей Бану Худ. На огромном ковре Веги мигали огонечки в нескольких усадьбах, но присутствие в ней человека ночью казалось в особенности случайным, — словно природа с облегчением вздохнула, избавившись от назойливого ползанья человеческих букашек.
В островке света факелов обнаруживались лишь щебенка и песок дороги, колыхались зонтики убогой пижмы у ворот, вился по высохшей земле мышиный горошек.
Аммар треснул по воротам еще раз и рявкнул:
— Тарик! Не пристало тебе держать своего повелителя на пороге!
В ответ за воротами зашаркали шаги, калитка отворилась и в нее высунулась лампа в морщинистой руке, а потом и седая бородатая голова сумасшедшего садовника. Окинув безразличным взглядом халифа и двоих рабов, старик развернулся и пошел прочь, шаркая по булыжнику двора своими опорками. Аммар заметил, что полосатый халат его аккуратно заштопан на спине — что ж, значит, старый хрен все еще может за собой ухаживать. А что, если его обиходили джиннии из числа Тариковых гостей? Впрочем, это было бы совершенным безумием — Аммар даже засмеялся.
Невольников смех господина довел до окончательной степени испуга, они, дрожа, переступили порог заколдованной усадьбы и упали на колени, закрыв головы ладонями.
Аммар понял, что толку от них не будет, и со злости напнул Хисана в бок. Раб невнятно заскулил, но с места не двинулся. Факел он бросил на землю, и тот трещал, пытаясь погаснуть. Свет лампы удалялся вместе со стариком. В десятке локтей, за мощеным пятачком двора с черной ямой альхиба в середине, совсем по домашнему светился вход в главный дом. Разноцветные огоньки, дразнившие его воображение и любопытство там, на ночном холме, здесь то ли не были видны, то ли погасли с приближением чужака.
Аммар припустил вслед за садовником. Тот, однако, не стал входить в дом, а у самых ступеней свернул и уплелся куда-то в темный лабиринт хозяйственных пристроек в левом крыле усадьбы. Халиф Аш-Шарийа призвал на помощь Всевышнего и вошел в заколдованный дом один.
… Тарика он нашел сразу — самийа сидел на подушках в гостевом зале селямлика перед шахматной доской. В нишах и на тонконогих столиках вдоль стен горели самые обыкновенные масляные лампы и свечи. Партия, судя по количеству снятых с доски фигур, близилась к развязке. Подушка перед Тариком, предназначенная для его противника, пустовала. Аммар вспомнил странные гулкие голоса, доносившиеся из усадьбы до оливкового дерева, под которым он сидел в засаде. Ну и где же твой гость, самийа?..
И Аммар плюхнулся на подушку перед шахматной доской. Тарик, словно пробуждаясь ото сна, медленно поднял на него холодные глаза.
Это в присутствии подданных халифа самийа утруждал себя соблюдением хоть какого-то церемониала — и то, продолжая совершенно непристойно звать халифа по имени. Аммар, впрочем, решил оставить за ним такую привилегию — в конце концов, он не совсем обыкновенный слуга. А наедине с повелителем верующих нерегиль вел себя исключительно сообразно тому, какое настроение намутил ему своим хвостом иблис.
Аммар понял, что нынешним вечером хвост иблиса привел Тарика в скверное расположение духа.
— Аммар, — очень сердито сказал ему самийа вместо приветствия. — Тебе нечем заняться по ночам? Купи себе рабыню. Или заведи себе жену — а то сколько можно портить девок безо всякой пользы для государства. Или купи себе петуха и крути ему яйца. А меня оставь в покое — я и так не успеваю соскучиться по тебе к утру, а ты еще и вламываешься ко мне в дом по ночам. Это невежливо с твоей стороны… человечек.
«Человечек». Так далеко самийа еще не позволял себе заходить.
— Если ты сейчас же не извинишься и не поприветствуешь меня как подобает, я прикажу отправить тебя на кухню молоть зерно для лепешек.
Тарик задумался. Потом переставил на доске черного слона и сказал:
— Отправляй. Мне приходилось бывать и в более неприятных местах… Аммар.
— Я отправлю, — спокойно подтвердил халиф. — А за наглое упорство я еще и прикажу тебе носить воду.
— Ну, в таком случае я буду самой дорогой кухонной рабыней в истории Аш-Шарийа, — невозмутимо ответил Тарик, присматриваясь к белым фигурам.
— Но могу и помиловать, если расскажешь, кто у тебя бывает здесь по ночам.
— А у меня кто-то бывает? — нагло раскрывая большие серые глаза, притворно изумился нерегиль.
Тут Аммар увидел ее — невысокая, человеку по пояс, она стояла, прислоненная к высокому сундуку у окна. Сквозь частую решетку шебеке падал лунный свет, и полированные изгибы ее корпуса серебрились в неярком просеянном сиянии. Струны тоже светились — они явно были сделаны не из презренных жил животного.
— Откуда у тебя арфа?
Тарик посмотрел на инструмент и снова задумался.
— Мука, вода и лепешки — прямо с завтрашнего утра, — пришпорил мысли нерегиля Аммар.
— Как хочешь, — наконец пожал плечами Тарик. — Я не против. Лучше молоть муку, чем драться с десятью тясячами джунгар среди сурковых нор и колючек.
— Десять тысяч джунгар?.. — подскочил Аммар. — Когда? Где? Откуда ты знаешь?
— Десять тысяч. Под Беникассимом. Не позднее следующей луны. Сказали силат,[5] которые живут на соседнем плоскогорье, — сообщая все это, самийа отсутствующе хмурился и, закусывая губу, пытался найти новое место зажатой в пальцах черной ладье.
Бросив взгляд на доску, Аммар понял, что стоявшие с его стороны фигуры сделали ход — белый конь явно перескочил на другую клетку.
— Шайтан тебя возьми, Тарик! — рявкнул халиф. — Я никогда не видел, чтобы играли с отсутствующим противником!
— Почему это отсутствующим? — заорал в ответ самийа. — Ты вперся в мой дом, столкнул моего гостя с подушки, чуть не придавил его при этом задницей, мешаешь нам закончить партию и в довершение всего обзываешься на почтеннейшего сила «отсутствующим»! Если ты ничего не видишь своими подслеповатыми человеческими глазенками, то это не значит, что вокруг тебя никого нет!
