Аммар вскочил, как ужаленный.
— Прошу прощения, почтеннейший джинн! — пробормотал он, настороженно оглядываясь по сторонам.
Мудрые говорили, что силат недолюбливают людей.
— Сядь хотя бы на соседнюю подушку, о невежа! — прошипел Тарик. — И во имя сторожевых башен Запада, молчи и дай нам закончить игру.
Халиф последовал совету самийа и стал в изумлении наблюдать, как белые фигуры сами собой двигаются по доске. Наконец, Тарик сделал последний ход, прижал руки к груди в вежливом жесте благодарности и поклонился невидимому гостю. Джинн, кстати, выиграл.
— Он… ушел? — осторожно спросил Аммар нерегиля, который принялся собирать фигуры с доски.
— Ушел, — отрезал Тарик.
— Джинны — твои союзники? — благоговейно прошептал Аммар, перебираясь обратно на подушку в середине.
Самийа поднял на него глаза, и человеку показалось, что они смотрят очень устало:
— Аммар. Я хочу, чтобы ты понял одну важную вещь. В мире много сил и много существ, которые не просто не являются твоими союзниками, но и не желают ими стать. Более того, некоторые из этих существ просто не знают о твоем существовании. И даже если узнают, то тут же забудут — потому что ты, Аммар, и твои дела их не интересуют. Мир не вертится вокруг твоей персоны — чтобы тебе ни плели по этом поводу придворные поэты. Да, иногда ко мне наведываются в гости обитатели города в скалах Мухсина…
— Там действительно город джиннов? — подскочил Аммар, загораясь нестерпимым любопытством.
— И не один, — устало ответил Тарик.
— Я думал это сказки! — Аммар вскочил на ноги и забегал вдоль края хозяйского возвышения. — Я хочу увидеть этот город, самийа! Отведи меня туда!
— Аммар, я не смогу выполнить твой приказ, даже если ты мне пригрозишь распятием на мосту.
— Это почему еще?
— Потому что я в ответе за твою жизнь, — просто сказал нерегиль. — Силат тебя убьют, как только увидят. Они враждебно относятся к людям. Они и предупредили меня потому, что набеги джунгар их злят — степняки нагло прут через их земли и нарушают их уединение. И я прошу тебя именем Бога, которого ты чтишь: пожалуйста, не приходи больше ко мне ночью без предупреждения. Силат заглядывают ко мне на огонек, чтобы сыграть партию в шахматы, разнести мои неказистые рифмы или составить мне компанию в игре на арфе — но это не значит, что они готовы терпеть в этом доме кого-либо кроме меня. И они считают эту долину своей — потому что жили здесь задолго до появления людей, распахавших здешние поля. Так что если ты опять вопрешься без приглашения и будешь вести себя как пьяный буйный муж на женской половине, они могут наплевать на мои просьбы простить твое невежество и невоспитанность и убить тебя.
Аммар подумал и сказал:
— Прости меня, Тарик. Я вел себя неподобающе и глупо.
— Даю тебе мое прощение, — вежливо склонил голову самийа.
Через четыре дня халиф приказал Тарику выступить с войском.
Вернувшиеся из степей разведчики подтвердили то, что самийа узнал от своих огненных сородичей, — джунгары стронулись на север. Обитатели одинокого кочевья, на которое вышла конная полусотня аш- шаритов, сказали прежде чем умереть: в набег шел тумен Онгуджаб-нойона, и шел он на Апельсиновую долину — так джунгары называли вегу Беникассима.
Самийа долго упирался и не желал брать с собой никого, кроме гвардейцев-ханаттани. Но их было всего четыре тысячи — и то с натяжкой. В прошлом походе степняки хорошо потрепали корпус «южан». Тарик, тем не менее, твердил, что лучше пойдет в бой с четырьмя неполными тысячами воинов, чем потащит с собой орду крикливого сброда, не знающего, что такое приказ или фланговый маневр.
«Южане», тем временем, прослышав об упрямстве Тарика, исполнились гордости и ходили среди других воинов Аш-Шарийа, как раскинувшие хвосты павлины. Впрочем, ханаттани испокон веку считали себя лучшими из лучших — и нельзя было сказать, что в них говорили только самодовольство или гордыня. Корпус набирали из юных рабов, в возрасте от шести до десяти лет вывезенных из Ханатты или хань, — отсюда и имя. Мальчиков воспитывали при дворце в истинной вере и в преданности повелителю верных. В школе халифа им давали прекрасное образование, а затем отправляли служить в гвардию. Прошедшие сквозь бури войн и жестоких походов юноши становились зрелыми мужами, которым халиф и вазиры охотно доверяли командование войсками и управление провинциями. По крайней мере половина наместников в Аш-Шарийа были воольнотпущенниками халифа из числа «южан».
Так и вышло, что ханаттани сплотились вокруг самийа. А поскольку ястреб продолжал сидеть на наруче Тарика всякий раз, когда тот выезжал на коне на охоту или к своему повелителю, и ястребы Мерва служили самийа разведчиками и гонцами, то его скоро стали звать Ястребом халифа, а отличившихся в степном бою южан — 'воинами Ястреба'. И такое прозвание держалось за ними до тех пор, пока придворный поэт Абу-ль-Саид аль-Архами не сложил касыду в честь победы над ханом Булгом, ту самую, со знаменитым финалом:
И тогда на пиру, продекламировав эти поражающие сердца стихи, Абу-ль-Саид воскликнул: 'Воистину, четыре тысячи храбрецов — как четыре стальных когтя на лапе гордого охотника!' И все подхватили: 'Воистину, это так!' И с тех пор отряд ханаттани стал так и зваться — 'Когти Ястреба'.
И когда настало время идти к Беникассиму, Тарика насилу убедили взять с собой две тысячи конников из тех, что прибыли под стены Мерва по призыву повелителя правоверных. Аммар сказал:
— У меня другой армии, кроме этой! Ты просил у меня новых законов — я дал тебе их. Лепи из тех, кто пришел под мои знамена, солдат веры, я даю тебе право казнить и миловать, награждать и наказывать.
Тогда Тарик согласился.
Джунгары наступали слитной гикающей лавой — огражденная горами вега покорно стелилась им под ноги. Копыта лошадей топтали ячмень и пшеницу, конники с улюлюканьем проносились среди низеньких оливковых деревьев, рядами высаженных на пологих склонах.
Впереди они видели скопление серых низеньких домишек — рабат Беникассима, к которому бежали, размахивая руками, людишки в белых ашшаритских рубахах и платках. На улицах рабата, видимо, тоже царил переполох, в глубине кварталов слышались отчаянные крики. Глупые скоты, рахья, хотели избежать неизбежного и прятались по подвалам. Высокий замок серого гладкого камня у подножия гор уже закрыл ворота, и теперь джунгарам предстояла любимая забава: гонять по узеньким улочкам верещащих скотов, хлеща их плетьми и рубя на скаку. А потом проехаться от дома к дому, выволочь тех, кто пытался в глупости своей спрятаться, выгнать всех в поле и начать вспарывать животы и рубить на части.
Замок мог подождать — для него в обозе везли таран, штурмовые лестницы и катапульты. Если глупые ашшариты усилили гарнизон — что ж, прекрасно, Онгуджаб-нойон привезет больше голов их военачальников. Если замок попытается защитить их новый полководец, высокий чужеземец с очень белой кожей, — что ж, Онгуджаб-нойон привезет и его голову, и Эсэн-хан с удовольствием посмотрит в его бледное лицо.
На полном скаку джунгары влетели в улочки рабата, замелькали глухие заборы домишек с плоскими крышами, впереди все еще метались крики убегающих людей, мелькали среди стен и дувалов белые полы джубб, черные абайи женщин. Лава втянулась в изломанные кривые переулки, замедляясь и гулко топоча по отдающим эхом проходам между домами.
