неверного, и более чем неверного — он приблизил к себе нелюдя, и отдал тому на растерзание правоверных. А ведь Али учил: да не будет над верующим стоять в начальниках зимми, неверующий, да не будет позволено зиммиям ездить верхом на чистокровных конях, а лишь на ослах и на мулах, и да носят они желтые тюрбаны, а рабы их — желтые с черным заплаты на одеждах. А халиф Аммар ибн Амир не только посадил бледномордое отродье шайтана на прекрасного ашшаритского коня, но и дал тому власть наступать на шеи правоверным, утверждать над ними свою неверную языческую волю и предавать их смерти. А ведь хадис говорит: 'Если халиф и правитель области в душе помышляют, совершить ли им справедливость, Всевышний принесет благословение этой стране в пропитании людей, в торговле на базарах, в молоке животных, в посевах и земледелии и во всех вещах. А если цари и правители в душе размышляют, совершать насилие и притеснение или же сами совершают несправедливость, Всевышний принесет несчастья и неблагополучие в страну в корме животных, торговле на базарах, и в молоке животных, и в посевах земледельцев и во всех вещах.' Что же случится со страной, вопрошали шейхи и улемы, правитель которой не только склонился к несправедливости, но и умножил бедствия правоверных руками неверного пса не из числа людей? Ничего хорошего, отвечали проповедники. Не время ли людям обратить свои взоры на твердыню благочестия, основу праведности, зерцало мудрости, — на дом потомков Зейнаб от Умейя?
Выслушав такие новости, Аммар приказал изготовить для Тарика знамя: белый — в цветах Аббасидов — длинный стяг, на котором почерком сульса было выведено — 'ястреб халифа'. Буквы вязи причудливо располагались так, что люди видели на знамени силуэт сидящего ястреба — крылья сложены, клювастая голова гордо поднята, когтистые лапы крепко вцепились в ветку. И халиф напутствовал своего воина такими словами:
— Лети в ар-Русафа, о Тарик, и прочти бени Умейя этот бейт древного поэта: 'Кто не умнеет от щедрого дара, того исправляет суровая кара'. Я последую за тобой, как только закончу свои дела с хашаром: ибо мой долг — распустить войско верующих после того, как оно исполнило свой долг перед Аш- Шарийа. Я награжу достойных и накажу провинившихся, и присоединюсь к тебе у стен Аль-Мерайа со своей гвардией.
Тарик поднял ханаттани и в тот же день двинулся на северо-запад.
…Над персиковыми садами жужжали осы и оглушающе звенели цикады. От усыпанных розово- желтыми плодами веток дорогу отделяли неглубокие, но широкие — в четыре зира — рвы. В этих канавах земля уже потрескалась, а трава высохла до жесткой белесой щетины. На горизонте пологие перекаты равнины Альмерийа, равнины Принцессы, замыкались песчано-серым очерком невысоких горных отрогов — там, на севере, грозный Биналуд прогибал спину и уходил в землю мягкими склонами гор аль-Шухайда.
К вечеру в канавы пустят воду, отведенную из Ваданаса: берущий начало в горах поток на равнине разливался, питая рисовые и пшеничные поля, виноградники, оливковые рощи и персиковые и апельсиновые сады веги — и конечно, саму Аль-Мерайа. Правда, его еще называли, как и саму долину, Альмерийа, город Принцессы. Рассказывали, что город прозвали так еще много веков назад, чуть ли не во времена Али, — когда старший сын Умейя, славный Сахль аль-Аттаби, якобы привез из похода на неверный Ауранн принцессу аль-самийа. Еще говорили, что Сахль подарил ей крепость на скале над рекой — чтобы женщина-самийа могла смотреться в зеркало вод и не скучала. Впрочем, многие полагали этот рассказ вымыслом — надежного иснада[10] к нему никогда не приводили, да и как он мог приводиться, если хадисы говорили: Али запретил союзы и брачные соглашения между людьми Аш- Шарийа и детьми Сумерек, а также между людьми и джиннами. Но у очагов старики продолжали рассказывать детям о волшебной жене внука Пророка — как она стояла на скале над рекой, а ветер развевал ее длинные шелковистые черные волосы, длиннее чем платье, а платье ее соткали из лунного шелка, и оно блестело и в свете месяца, и в свете солнца, и потому говорят еще, что не надо ходить на реку в новолуние — увидишь блеск белого шелка на волне, и все, потеряешь голову. Девица бросится в воду, не стерпев зависти к такой красоте, а юноша так всю жизнь и промается, мечтая о темноволосой женщине с бледной кожей и огромными лунными глазами, не женясь и не принеся потомства.
Комья иссохшей под солнцем красноватой земли дороги рассыпались под копытами коней. Ханаттани шли налегке, в одних хлопковых кафтанах поверх рубах и сандалиях на босу ногу — пекло немилосердно. Даже Тарик, обычно предпочитавший таять на полуденном солнце подобно шербету, покрыл голову куфией — правда, совершенно белой и без узоров. Впрочем, нерегиль не принадлежал ни к одному из ашшаритских племен и домов — какие узоры, спрашивается, и какие цвета, красный или черный, он должен был бы выбрать для головного платка?
Феллахи, завидев неспешно идущие отряды, бросали корзины с персиками и припадали к земле в почтительных поклонах — впрочем, без особого страха. Гвардейцы халифа — а то, что идут именно ханаттани, всякий мог понять по серым кафтанам и белым длинным знаменам над чалмами всадников, — так вот, гвардейцы халифа славились своей дисциплиной и достоинством. От них не ждали никакого зла. Потому от земли то и дело поднималось чье-нибудь чумазое лицо и начинало таращиться на блеск копий и мечей, проплывающих в дробном топоте копыт.
Саид прорысил вдоль растянувшегося походного строя своей сотни. Слева у канавы он успел заметить с десяток уткнувшихся в землю феллахов — видно, не местных, поскольку рядом с ними не видно было ни корзин, ни мотыг. Похоже, идут из селения в селение: в веге Альмерийа вилаяты стояли близко друг к другу, и феллахи то и дело отправлялись к родственникам то в гости, то на свадьбу, то на соболезнование. Вороной конь Саида запорошил пылью согнутые спины припавших к обочине людей: в основном женщины, в грубых полотняных химарах — сельские женщины, в отличие от горожанок, повязывали платок по самые глаза, так что лица толком и не разглядишь — и наглухо замотанных хиджабах из некрашеной сероватой тканины. У феллахов даже черный цвет для абайи и белый для соуба считался звездной роскошью — в крашеной и беленой одежде щеголяли лишь старосты и муфтии.
Вдруг за спиной Саида раздались возгласы — и догоняющая дробь копыт коня, идущего галопом. Оглянувшись, молодой сотник увидел всадника в ослепительно белой накидке, верхом на мотающем мордой, высоко вскидывающем колени сиглави. Саида догонял господин Ястреб. Впрочем, Тарик вдруг резко натянул поводья — и его серый запрокинул морду и заприседал на задних ногах, пытаясь встать в злобную мстительную свечку. Саид приложил руку ко лбу и присмотрелся: оказалось, господин Ястреб осадил коня прямо рядом с теми самыми феллахами-путешественниками — бедняги уж совсем вжались в дорожную пыль, а сверху на них сыпались мелкие камни и комья земли из-под копыт сердито молотящего копытами сиглави. Тарик наконец справился с конем и — вот странно-то! — обратился к какой-то из женщин, пытавшейся на коленях отползти подальше в канаву.
Господин Ястреб говорил с этими сельскими бабами довольно долго — Саид все оборачивался, а всадник на сером коне так и не двигался с места, все отдаляясь и отдаляясь от уходящей к Аль-Мерайа сотни Саида. Молодой каид уже устал удивляться — где Тарик и где ущербная разумом женщина из пыльного вилаята? — когда случилось нечто, чему сначала не поверили его глаза.
На месте, где только что покорно стояли на коленях феллахи, вдруг полыхнул ранящий глаза свет — и из яркого даже при свете солнца сияния с оглушающим хлопаньем крыльев в воздух поднялась стая невиданных белых птиц.
… Неспешно проезжающие мимо них ханаттани продолжали видеть жалких, простертых в пыли феллахов. Тарег прищурился — его глаза уже не отводил хитрый морок: яркие шелка и блеск драгоценностей слепили взгляд.
— Приветствую тебя, о благородный воин.
Женщина заговорила первой, на прекрасном классическом аш-шари — и правильно сделала, что заговорила: сорвав с нее и ее спутников покрывало иллюзии, Тарег тут же схватился за меч.
— Я не враг тебе, и ищу не поединка, а помощи.
Она проговорила это, не отпуская глазами его пальцы на золотом навершии рукояти.
И текуче поднялась на ноги, разводя в стороны повернутые ладонями вверх руки. Длинные широкие рукава фиолетового шелка упали до самой земли, ложась на раскинувшиеся в пыли складки шлейфа — переливчатый сиренево-фиолетовый атлас ее платья выглядел донельзя странно на этой комковатой земле, среди жухлых кустиков полыни на обочине сельской дороги. Узорчатые края верхней одежды свободно разошлись у груди, показывая ослепительную белизну нижних слоев шелка и перевитый золотыми шнурами широкий пояс, расшитый мелкими ало-золотыми цветами и тоненькими веточками. Увитый фиалками золотой гребень придерживал собранные на затылке пряди волос цвета воронова крыла — они стекали вьющейся
