Колокольцы на столбах погребальных носилок снова зазвонили — еще один порыв ветра вытянул занавеси, снова открывая женский силуэт — она сидела на подушках. С колокольчиком в руке — тинь, тинь, тинь. Ветер дохнул еще раз, и белое полотнище откинулось и запуталось в ветвях ивы. Женщина подняла голову, и ткань медленно сползла с ее головы, открывая длинные темные волосы. Аммар знал ее в лицо — пять лет назад отец отвел Аммара в тайное хранилище и показал ее портрет. Аммар вернулся живым из своего первого боя — с победой. Отец сказал: 'Ты теперь мужчина и имеешь право знать все'. До Аммара доходили слухи, что халиф любил его мать любовью безумца, какой не пристало мужчине любить женщину, — и что в безумии своем он вызвал во дворец художника-самийа и попросил написать портрет любимой. Отец хотел, чтобы лицо Текеш-ханум сопровождало его в дальних походах, — и преступил запрет Али: не изображать живых существ, сотворенных Единым Живым в неизреченной мудрости. Текеш-ханум умерла в родах, оставив безутешному халифу Аммара — и шелковый свиток в ладонь длиной, с которого она глядела как живая: большие карие глаза газели, волна темных волос, стекающих прядями на плечи и грудь. Люди шептались, что халиф положил нечестивое изображение в могилу Текеш-ханум, но Аммар с того самого дня знал, что под могильной плитой в мавзолее у стен города лежит лишь тело его матери — а сердце отца и ее лицо хранятся в подземном склепе среди рукописей язычников и опасных предметов силы.
— Дитя мое, — Текеш улыбнулась и раскрыла руки. — Я рада, что смогла увидеть тебя. Мне горько было уйти, не услышав твоего первого крика.
Она спустила ноги с носилок и, держа колокольчик на отлете, пошла по неровному скользкому булыжнику. У самых ступеней, ведущих во Двор Ивы, она оступилась — бросившийся вперед Аммар успел подхватить ее за руку.
Они опустились на верхнюю ступеньку — Текеш рассеянно водила рукой по резьбе на тяжелой каменной глыбе. Две Сестры — так звали эти парные монолиты, лежавшие у входа в масджид.
— Сдается мне, ты совершаешь ошибку, дитя мое. Я бы не хотела, чтобы ты окончил свои дни, как твой отец.
— Его убили? — ходили и такие слухи в народе.
— Нет, — покачала головой женщина. — Но он хотел смерти. Он остался один, и жизнь тяготила его.
В последние годы отца действительно окружала прозрачная стена одиночества, сквозь которую к нему уже никто не мог пробиться.
— Он отдал все — ради власти. И лишь в конце жизненного пути понял, что обменялся дарами с Иблисом.
Аммар ужаснулся:
— О чем вы, матушка?…
— Ни о чем таком, что лежит под башней Заиры, — покачала головой Текеш. — Умереть задолго до собственной смерти можно не дотрагиваясь до проклятого золота или оружия. Власть убивает человека исподволь.
Аммар не сумел выдержать ее взгляд и опустил глаза. Потом сжал зубы, зажмурился, глубоко вздохнул, и выдохнул — заветное, чаемое бессонными ночами:
— Я хочу знать то, о чем умалчивают все вокруг.
— Когда лекари и повитухи сказали ему, что спасти можно либо жизнь роженицы, либо жизнь ребенка, он воскликнул: 'Женщин у меня предостаточно, спасайте сына!' После гибели Фаваза у него не осталось сыновей — он хотел наследника. Для меня он построил мавзолей из мервского мрамора — и лишь с годами понял, что навещает его чаще, чем харим.
— А что Муса аль-Систани, мой дядя?.. — они уже поднялись и шли в каменной тени прохода.
— Твой отец приказал убить его.
— Это правда, что его убили прямо в кибле, где он искал убежища?
— Да, — Текеш наклонила голову. — И меня печалит, что ты не спрашиваешь о главном — была ли за ним вина?
— Прости, мама, — Аммар сел на первую из четырех ступеней, ведущих к арке входа, и обхватил руками голову.
Сероватая ткань савана мокла на бугристых камнях у его ног.
— Так была?..
— Нет, — покачала головой женщина. — Твой отец поверил напраслине. Старый Муса, хоть и приходился Амиру старшим братом, был смирным и безобидным человеком, и никогда не искал власти. Обоих сыновей Мусы твой отец приказал казнить тоже по ложному навету — они вовсе не желали завладеть Хорасаном и отделиться. Впрочем, твоих двоюродных братьев смерть ждала еще и по другой причине.
— Я догадываюсь о ней.
Аммар встряхнулся и поднялся на ноги.
— Я хочу помолиться за тебя. Пойдем, — и Текеш протянула ему руку, кивая на распахнутые двери масджид.
Аммар кивнул и сделал шаг назад.
Именно это его и спасло — ибо он оступился и подскользнулся. С маху сев задом на холодный камень, Аммар зашипел от боли в копчике — и в ладони. В руку ему впились какие-то острые борозды — глянув вниз, он обнаружил, что припечатал ладонью резьбу на плите пола перед лестницей.
Ошалело таращась на собственные пальцы, распластанные среди каменных лепестков и завитков вязи, Аммар понял, что его задница расположилась прямо посередине Печати Али.
Истошный крик петуха застал его уже на ступенях масджид. Крича: 'Да будет благословенно имя Всевышнего и его посланца!', Аммар рванулся к дверям и захлопнул их за собой, повторяя Девяносто Девять имен. Впрочем, он едва ли дошел до второго десятка — съехав спиной по холодным створкам, Аммар ибн Амир сел на пол и потерял сознание.
Ночь вторая
…- Амма-ар! — голос самийа истекал ядом и насмешкой. — Ну же, неужели ты так и не выйдешь к нам?
Кто такие «мы», Аммар даже не хотел представлять. Судя по звукам, за дверями клубилось иблис знает что. Впрочем, нерегиль прав. Нужно выйти наружу.
Голос самийа хлестнул, зло и жестко:
— Выходи, смертный наглец!
Аммар толкнул двери и шагнул на порог.
Гадина стояла у нижней ступени, нагло попирая Печать. Впрочем, на следующий шаг у твари не было ни сил, ни прав. Задрав бледную морду, нерегиль смотрел на него снизу вверх. Широко распахнутые глаза не отражали ничего, лицо тонуло в какой-то мерзкой переливающейся дымке, похожей на болотный огонь в тумане.
За спиной самийа собралось все, что могло собраться. На стенах висели, уцепившись когтистыми лапами, горгульи и диковинные твари с заглавных букв в книгах из собрания Яхьи. В самом проходе толкались боками и блеяли овцы с барельефов Бейских камней — ну да, пару плит, поднятых из затопленной крепости в устье Тиджра, вмуровали в основание Нового фонтана. Одноногие рогатые уродцы скакали между овечьих боков, за ними носились маленькие всадники в белых чалмах, размахивая игрушечными сабельками. Ну конечно, миниатюры из Шамахи, правоверный сражается с порождениями иблиса за любовь Всевышнего. Под копытцами лошадок ползали, посверкивая в лунном свете чешуйками, сколопендры и змеи явно ядовитого вида. Две рыбы на тонких ножках играли в чехарду прямо под Старой Ивой. С каких страниц соскочили эти порождения больного разума, Аммар не помнил.
— Аммар, у твоего отца было две жены и штук пять наложниц, не считая рабынь, которыми он занимался между шербетом и вазиром. А ты — единственный сын? Поверить не могу, — нерегиль погрозил ему длинным белым пальцем.
Руки у него тоже светились противным кладбищенским светом гнилушки.
