герой — он сам, а к услугам его самые красивые девицы, каких он когда-либо видел, — атласный блеск золотых причесок, огненный шелк рыжих волос… Лишь темнокудрых смуглянок не было: они ему еще в Холленбеке осточертели. Не все из этих восхитительных красоток, буквально отовсюду слетавшихся в Голливуд, мечтали стать актрисами, но у каждой из них имелась своя сокровенная страсть, какая именно — Сержа волновало меньше всего. Достаточно было того, что на несколько часов он сам становился их страстью, пусть порой и не обходилось с их стороны без притворства — какая разница!
А потом все это начало его угнетать, в особенности нарочитость манер прожигательниц жизни. Он понял, что это за публика. Квартиру он делил с двумя полицейскими и раньше трех утра улечься спать никогда не удавалось — голубой свет, льющийся из окна, означал: одному из этих подфартило, так что, пожалуйста, не надо портить кайф. Они были настоящие счастливчики, его товарищи по комнате, — один красивее другого, пышущие здоровьем бабники, умевшие столковаться с любой юбкой. Он многому от них научился и как сосед мог, к примеру, в полной мере насладиться талантами глупенькой пустышки, если она к тому же оказывалась бледным и трепетным существом, скроенным сплошь из губ, грудей да огромных глазищ. Когда она неистово жрала таблетки или щебетала о капельке везения, необходимой ей для того, чтобы сделаться фотомоделью и очутиться на центральной вклейке «Плейбоя», — ему это не мешало вовсе. Была там и другая, что в самый разгар пылкой любовной возни вдруг заявила: 'Серж, малыш, я знаю, ты полицейский и все такое, но ты ведь не какой-нибудь жлоб и не станешь возражать, если я покурю немножко травки, правда, милый? От нее получается гораздо лучше.
Тебе бы тоже не мешало попробовать. Мы сразу сделаемся чудо что за любовники'. Он прикинул, что может ей это позволить, но если амфетамины подпадали под разряд проступков, то марихуана — это уже преступление, и находиться там в тот самый момент, когда она будет дымить косяком, у Сержа не было никакой охоты, к тому же своим стремлением окунуться в эйфорию она убила в нем всяческое желание. Когда девица, чтобы все приготовить, скрылась в спальне, он обулся, надел пиджак и, несмотря на боль в паху, еле передвигая ноги, выскользнул за дверь.
Бабья было сколько угодно, в основном официантки да секретарши, мало чем отличавшиеся друг от друга. Но была среди них и Эстер — красивей девушки он в целой жизни не встречал. Та самая Эстер, которая вызвала полицию и пожаловалась, что ей надоели постоянные подглядывания. Она снимала квартиру на первом этаже, но, переодеваясь, никогда не задергивала портьер, потому что «любила прохладный ветерок, вот почему». Серж предложил ей их задергивать хотя бы на ночь или переехать этажом выше.
Услышав этот совет, она была непритворно удивлена. Между ними все началось сразу и бурно. Она была попросту уникальна. Влажные губы. И лицо. И руки.
И полные влаги глаза. Влажный торс, особенно грудь, этот символ изобилия.
Когда она занималась любовью, тело ее покрывалось легкой испариной, тонкой, соблазнительной пленкой, так что спать с Эстер значило почти то же, что ходить в сауну и делать там массаж, разве что не обладало тем же целебным эффектом: бессонные ночи с Эстер изнуряли его до одури, однако блаженства, наступавшего, когда он выходил из парной в полицейской академии, того чувства очищения, чувства, будто заново родился, с Эстер не возникало. Возможно, потому, что она не умела открыть его поры. Дышавший в нем жар не мог заменить чистилища.
Образ жизни, который она вела, с самого начала показался ему чудным. В конце концов настал момент, когда несколько ее наиболее эксцентричных выходок заставили его слегка насторожиться и испытать к ней нечто вроде неприязни. Как-то раз, в один из выходных, в очередную «блудную» субботу, оба упились у нее на квартире, — оба, хоть она не выпила и четверти того, что выдул он. Зато частенько совершала походы в спальню, для чего — он не спрашивал. Ну а потом, когда он уже собирался овладеть ею и когда она была к тому более чем готова, когда они рухнули наземь и с трудом доползли до кровати, она вдруг перестала шептать пьяную чушь и заговорила совершенно внятно. Это не был поток похабщины, которую она так часто употребляла; то, что она говорила сейчас, буквально ошеломило его. Во влажных глазах горела уже не страсть, а затаилось дикое безумие. Наполовину раздетая, она подошла к шкафу и достала из него какие-то штуковины — целый арсенал, — о назначении большинства из которых он и догадаться не мог. Потом сказала, что молодая чета за соседней дверью, Фил и Нора, — «приятная пара», как-то раз решил он про них, — готова принять участие в совместной «потрясающей и обалденной вечеринке». Стоит ему лишь вымолвить словечко, и они тут же сюда явятся, и можно будет начинать.
Когда минутой позже он покидал ее квартиру, Эстер вылила на него целый ушат нелепых ругательств. От отвращения и подступившей к горлу тошноты его всего передернуло.
Несколько дней спустя напарник, Гарри Эдмондс, спросил Сержа, чего это он притих. Он ответил, что с ним полный порядок, хотя уже тогда прекрасно сознавал, что Голливуд, где жизнь одновременно эфемерна, бесплотна, легка и запутанна, — этот Голливуд не про него. Обычных, нормальных вызовов здесь нипочем не дождешься. Случится какое-нибудь ограбление, так непременно соберется консилиум врачей и приговорит несчастного неврастеника к безжалостным сеансам психоанализа, чтобы с их помощью установить истинную стоимость наручных часов или шерстяного пальто, украденных каким-нибудь голливудским лиходеем, который еще вдобавок на поверку окажется не менее чокнутым, чем его жертва.
В 9:10 того же вечера Серж и Эдмондс приняли вызов и направились по нему на Уилкокс-стрит, что неподалеку от Голливудского полицейского участка.
— Первоклассный домишко, — сказал Эдмондс, молодой полицейский с длинными бакенбардами и усами, которые смотрелись на нем просто смешно.
— Приходилось уже там бывать? — спросил Серж.
— Ага. Баба всем заправляет. Похоже, лесбиянка. Сдает одним только девкам, по крайней мере на моей памяти мужики у нее не жили. Вечно там ссоры. Обычно между хозяйкой и каким-нибудь приятелем одной из девиц, что там квартируют. Но стоит им затеять девичник — она и слова поперек не скажет.
Серж сунул под мышку свой блокнот и постучал фонариком по двери домоправительницы.
— Вызывали? — спросил он у худенькой женщины в свитере, в одной руке она держала окровавленное полотенце, в другой дымилась сигарета.
— Входите, — сказала хозяйка. — Она здесь — та девушка, с которой вы хотите поговорить.
Серж и Эдмондс прошли за ней через яркую гостиную, выкрашенную в золотисто-голубые тона, и оказались на кухне. Черный свитер и тесные брючки ей очень идут, подумал Серж. Волосы хоть и коротки, зато отливают серебром и искусно уложены. Он дал бы ей лет тридцать пять; интересно, она и в самом деле лесбиянка, как утверждает Эдмондс? А вообще-то, подумал он, разве есть еще в Голливуде нечто такое, что могло бы его удивить?
За кухонным столом сидела брюнетка. Она дрожала мелкой дрожью. В руке у нее тоже было полотенце, со льдом, которое она не отрывала от левой половины лица. Правое веко вздулось, глаз заплыл, по нижней губе уже пополз синяк, но рана была не особо серьезной. Наверно, догадался Серж, кровь набежала из носа, но сейчас, похоже, совсем уже остановилась, да и перелома вроде нет. Он и в лучшие свои времена был, видать, не слишком красив, этот нос, думал Серж, потом взглянул на ее скрещенные ноги.
Стройные и прекрасной формы, но обе коленки ободраны. Разорванный чулок свисал с левой ноги, спрятав под собой туфлю, однако девушка, казалось, была слишком несчастна, чтобы обращать на это внимание.
— С ней проделал это ее приятель, — пояснила домоправительница и указала им на обитые кожей стальные стулья вокруг овального стола.
Серж раскрыл блокнот и перелистал страницы, отведенные под донесения о грабежах и кражах, перевернул и «рапорт о преступлении смешанного типа».
— Любовная ссора? — спросил он.
Брюнетка попыталась проглотить комок в горле, но тут же разразилась рыданиями, роняя слезы на испачканное кровью полотенце.
Серж зажег сигарету, откинулся на спинку стула и переждал, пока она успокоится, рассеянно думая о том, что, возможно, до финала мелодрамы еще далеко: ушибы-то настоящие да и болезненные наверняка.
— Ваше имя? — спросил он наконец, вдруг осознав, что уже десять часов, и вспомнив, что в любимом
