его ресторанчике их предпочитают кормить до пол-одиннадцатого, потому что после половины одиннадцатого туда набиваются клиенты, готовые оплачивать жратву.
— Лола Сент-Джон, — всхлипнула она.
— Этот подонок избил тебя уже во второй раз, ведь правда, милая? — спросила хозяйка. — Назови им то имя, что ты уже называла в прошлый раз.
— Рэйчел Себастьян, — ответила та, коснувшись полотенцем больной губы и тщательно затем его исследовав.
Серж вычеркнул «Лолу Сент-Джон» и вписал поверх этого другое имя.
— В тот раз вы преследовали его судебным порядком? — спросил он. — Или отказались от обвинения?
— Его арестовали.
— И тогда вы отказались от обвинений и не стали обращаться в суд?
— Я люблю его, — пробормотала она, трогая розовым кончиком языка разбитую губу. В уголках ее глаз из-под размазанной туши сияло по драгоценному и красноречивому доказательству кипучей страсти.
— Прежде чем мы по уши влезем в эту историю, давайте-ка выясним, собираетесь ли вы теперь предъявить ему иск?
— На сей раз с меня довольно. Собираюсь. Клянусь всеми святыми.
Серж мельком взглянул на Эдмондса и принялся заполнять бланк рапорта.
— Ваш возраст?
— Двадцать восемь.
В третий раз соврала. А может, в четвертый? Когда-то у него было такое намерение: под каждым рапортом подбивать баланс правды и лжи.
— Род занятий?
— Актриса.
— Чем еще занимаетесь? Я имею в виду, когда не заняты на съемках или в спектаклях.
— Иногда подрабатываю ночным администратором и старшей официанткой в ресторане «Фредерик», что в Калвер-Сити.
Это местечко Сержу знакомо. В графе «Род занятий жертвы» он записал:
«Официантка в ресторане для автомобилистов».
Домоправительница поднялась — как змея со столба размоталась, подумал Серж — и прошла к холодильнику. Заново уложила кубики льда в чистое полотенце и вернулась к избитой.
— Этот сукин сын гроша ломаного не стоит. Больше я его сюда не впущу, милая. Как жиличка ты меня устраиваешь, тут и говорить нечего, но этот тип больше не может являться в мой дом.
— Не беспокойся, Терри, он и не явится, — сказала та, принимая полотенце и прижимая его к скуле.
— До этого он избивал вас лишь единожды? — спросил Серж, переходя в своем рапорте к повествовательному жанру и жалея, что не подточил карандаш еще в участке.
— Ну, если по правде… Его арестовывали из-за меня еще один разок, — ответила та. — Как увижу какого-нибудь симпатягу ростом под потолок, прямо липну к нему, так что и не оторвешь.
Она улыбнулась и подмигнула Сержу здоровым глазом, из чего он заключил, что его рост вполне бы ее устроил.
— Какое имя вы тогда носили? — спросил он, размышляя о том, что грудь ее в общем-то умопомрачительной не назовешь, а вот ноги, пожалуй, хороши, да и живот по-прежнему твердый и плоский, как гладильная доска.
— Кажется, тогда меня звали Констанс Девилл. Этим именем я подписала контракт с «Юниверсал». Погодите-погодите, это было в шестьдесят первом.
Не думаю, чтобы… Господи, голова не варит. Мой мужичок, видать, вышиб из нее все мозги. Давайте разбираться…
— Вы что-нибудь пили сегодня? — спросил Эдмондс.
— Еще в баре начали, — кивнула она. Потом задумчиво добавила:
— Нет, скорее всего, тогда я носила свое настоящее имя.
— Это какое же? — поинтересовался Серж.
— О Боже, голова раскалывается, — простонала она. — Фелиция Рэндэлл.
— Хотите обратиться к своему лечащему врачу? — спросил Серж, даже не заикнувшись о том, что для жертв уголовных преступлений предусмотрено бесплатное оказание срочной медицинской помощи: возить эту особу в больницу и обратно ему совсем не улыбалось.
— Не думаю, что мне нужен док… Минуточку, я сказала — Фелиция Рэндэлл? Господи всемогущий! Да ведь это не настоящее мое имя. Я урожденная Долорес Миллер, под этим именем росла и воспитывалась. До шестнадцати лет была Долорес Миллер. Боже всемогущий! Чуть не забыла свое истинное имя! Чуть не забыла, кто я такая есть, — произнесла она удивленно, взглядывая поочередно на каждого из них.
***
В том же месяце, около трех ночи патрулируя Голливудский бульвар вместе со своим напарником, которого звали Ривз и у которого слипались глаза, Серж внимательно оглядел гуляющую по улицам Волшебной Столицы Мира публику. Конечно, большинство — гомосексуалисты, кое-кого из них он уже узнавал, оно и немудрено после того, как столько ночей наблюдаешь за их охотой на солдат. Хватало здесь и других ловцов, что в свою очередь охотились на гомосексуалистов, но в этих уже говорила не похоть, а страсть поживиться, во что бы то ни стало выманить у тех денежки, используя для того все возможные средства. Этим и объяснялось внушительное число драк, ограблений и убийств, что были здесь явлением частым. До самого восхода солнца, когда кончалось наконец его дежурство, Серж вынужден был разбираться с этими поганцами по всякому дурацкому поводу, выступая в роли третейского судьи и испытывая чувство гадливости и отвращения, то самое чувство, что не оставляло его и неделю спустя, когда он возвратился в Альхамбру и снял там свою прежнюю квартирку. В Холленбекском дивизионе он имел беседу с капитаном Сэндерсом. Тот согласился уладить все формальности с обратным переводом Сержа сюда, в Холленбек, заявив при этом, что помнит Дурана как молодого и отличного сотрудника.
Бурк, похоже, закруглялся. Его уже давно никто не слушал, а Серж так вообще не знал, о чем тот распространяется в данный момент. Он решил, что сядет сегодня за руль. О том, чтоб сочинять рапорта, не хотелось и думать, так что сегодня он сядет за руль. Мильтон всегда разрешал ему делать то, что его душе угодно. Он любил работать с Мильтоном. И даже любил Бурка. И даже любил его занудство. Встречается начальство и похуже. Как хорошо быть снова здесь, в своем старом участке.
У Сержа стала исчезать прежняя неприязнь к этому району. Совсем не Голливуд, совсем наоборот, полная противоположность всякой роскоши и волшебству. Унылые, ветхие, нищие улицы с узкими, как могильные камни, домами. И даже вонь от Вернонских боен никуда не испарилась. Место, куда съезжаются иммигранты, едва переступив границу с Мексикой. Место, где осело два, три поколения тех, кто не в силах сменить свой жребий. Он знал теперь и о многих семьях русских молокан — бородатые мужики, не снимавшие кителей, женщины в косынках, — нашедших прибежище между Лорена-стрит и Индиана-стрит после того, как дома их превратились по чьему-то проекту в дешевые постройки, сдаваемые по низким ценам. Здесь, в Бойл-хайтс, немало было и китайцев, и китайских ресторанчиков, только вот блюда в них подавали испанские. Много было японцев, чьи старушки все еще таскали в руках солнечные зонтики. И конечно, жили здесь старые евреи, было их теперь совсем немного, и иногда горстке этих дряхлых старичков приходилось драить Бруклин-авеню, чтобы затем на измятую бумажку в десять долларов нанять какого-нибудь пьяного мексиканца и уговорить его начать в храме молебен. Скоро все эти старички перемрут, синагоги закроются, и Бойл-хайтс перестанет быть прежним. Прежний Бойл-хайтс умрет вместе с
