— Продолжаем.
С 12.19 до 14.10, приехав по анонимному вызову, Воорт с Аттанасио арестовали Кимми Уайт, восемнадцати лет, и Патрицию Уайт, шестнадцати лет, за проституцию на Четвертой авеню близ Бергена, а потом провели полтора часа, заполняя рапорты об аресте. Воорт не помнит самих арестованных, но представляет себе взвинченных девиц, строящих из себя крутых. Два месяца на Бергене могут превратить здоровую девушку-подростка в телесную оболочку со СПИДом, которая отдается за восемь баксов — минимальная цена прописанных доктором таблеток или инъекции.
— Проверим, — сказал Сантини уже почти как родной брат.
— «От двух восемнадцати до двух пятидесяти семи — киднеппинг», — читает Воорт, но пульс остается ровным, потому что, изучив раньше этот рапорт, знает про счастливый исход. Он добрался до Гаррис-стрит, 405, лишь затем, чтобы наткнуться в коридоре на исчезнувшую девочку пяти лет. Виктория Вашингтон ушла на детскую площадку, в конце концов устала и поплелась домой.
— Время этого дня почти на исходе, — говорит Мики. — Пора Воорту спешить в Ши за своим деликатесным перцем.
— «От двух пятидесяти восьми до трех восемнадцати — патрулирование», — читает Воорт и затем произносит: — Последний звонок. Еще один ложный и срочный вызов. На этот раз насчет парня, вопящего благим матом. Пожилая дама понятия не имела, зачем мы пришли.
Мгновение мрачной тишины. Затем Сантини говорит:
— Может, случилось что-то не попавшее в журнал?
— Может, мы ошиблись насчет года, — говорит Мики.
— Нет, не ошиблись. Мы пройдемся по этим адресам. Посмотрим, может, кто-то вспомнит то, о чем я позабыл. Но у нас нет времени чересчур этим увлекаться.
— Когда это ты что-то забывал? — говорит Мики и обращается к Сантини: — Пошлите кого-нибудь смышленого проверить Либа в Грейт-Неке.
— Все, кто работает со мной, смышлены.
— И те, что со мной, — тоже, — отвечает Мики, стойко выдерживая взгляд Сантини. Воорту становится противно видеть, как идет борьба за него. И противно оттого, что день так быстро проходит. — Везунчик, захвати с собой сандвич, — говорит Мики. — Шеф права. Я поведу машину, а ты перекуси.
— Хоть кто-то здесь слушает, что я говорю, — поддерживает его Ева.
У Воорта сосет под ложечкой. Пикули в целлофане кажутся ему муляжами.
Воорт смотрит на часы — 14.45.
ГЛАВА 7
Город попирает историю, память, традиции. Тюрьма становится частной школой, невольничий рынок — больницей. Скелеты голландцев рассыпаются под возведенными домами. Атомы перестраиваются, чтобы угодить аппетитам времени.
«Весь квартал выглядит по-другому», — отчаянно думает Воорт, ставя машину перед жилым домом — отсюда шесть лет назад последовал ложный вызов, по которому он приехал. На месте многоквартирного дома, магазина здорового питания и старой шинной мастерской возвышается многоэтажное кооперативное здание. Совсем новенькая утрамбованная спортивная площадка на другой стороне улицы, как и молодые деревца вдоль тротуара, свежая краска на домах, да и весь блеск возрождения пророчат хорошие времена для городских планировщиков и плохие для полицейских, которые пытаются пробудить память.
— Никого нет дома, — говорит Мики, нажимая на кнопку квартиры.
— Может, здесь больше и не живут.
В любом случае для жильцов квартиры 9-А опасно или довольно глупо впускать полицейских, не спросив удостоверений. Поднимаясь в новом, пахнущем лаком лифте, Воорт думает: «Да кому надо помнить тот бесполезный вызов, который мы зафиксировали отсюда? И сейчас кричит женщина, которой тогда не было».
Двери лифта открываются, и тревожные, пронзительные вопли прорываются в холл девятого этажа.
— Да почем ты знаешь? — ухмыляется Мики. — Это снова из той же квартиры.
Воорт слышит крик женщины:
— Есть ли хоть одна медсестра в больнице, которую бы ты не трахнул? Она оставила серьгу в нашей постели!
Голос резко обрывается при стуке Мики. Мягкие шаги приближаются к двери. Воорт никогда не устает поражаться уверенности жильцов, что их частные дела действительно могут оставаться частными. И тут тихий от смущения голос раздается снова, на этот раз прямо за дверью:
— Миссис Фейнстайн, это вы?
— Полиция.
— О Господи!
Скрежет замка, дверь открывается на цепочке. Тот, на кого кричали, отошел в глубь квартиры, оставив девушку наедине с полицией. Воорт всматривается в лицо молодой оскорбленной женщины — похорошевшее от прилива крови, веснушчатое и рассерженное. Лет двадцать шесть, подмечает Воорт. Худая, в джинсах и розовой рубашке, завязанной узлом на животе.
Потом Воорт понимает, что она имитирует сцену из фильма или телепостановки.
— Я готовлюсь к прослушиванию на Кору в «Скорой помощи».
В другое время это могло бы позабавить. Теперь же Воорт только чувствует, что над ним посмеялись, словно убийца Филиппа Халла контролирует малейшие обстоятельства и вертит ими как хочет для развлечения.
Однако Воорт улыбается, ему нужны воспоминания этой девушки.
— Одурачили нас. Вы неплохая актриса, — говорит он.
— Слишком громко, да? Я сказала миссис Фейнстайн, что съеду. Сказала: «Гоните меня в шею, если буду вам мешать». Какой стыд!
— Не беспокойтесь, никто не жаловался.
Анна Бойл — так называет себя девушка — живет в этой квартире всего три года.
— Семейная пара, что была до меня, заявила, что им надо уехать из Нью-Йорка, и быстро.
— Почему быстро? — спрашивает Воорт. Он осматривает маленькую, радующую глаз квартиру. Недорогая скандинавская мебель, ярко-желтые стены, папоротники в горшках и афиша летнего театра- шапито из Провинстауна, штат Массачусетс.
— Она хотела детей, а он простора.
— И куда же они подались ради детей и простора?
— Миссис Фейнстайн получает открытки из Маунтейнтопа, штат Колорадо. А в чем дело? Они что-то натворили?
— Все хотят жить в этих проклятых горах, — ворчит Мики, для которого любой выезд за пределы мегаполиса равносилен некой утрате. — Что они там делают, наглазевшись здесь досыта на эти проклятые деревья?
— Поговорите с миссис Фейнстайн, в девять-джи. А я никогда не слыхала о полицейских, которые приходили сюда шесть лет назад.
— Удачи с прослушиванием, — говорит Воорт. Они с Мики, конечно, проверят рассказ Анны, но, как и шесть лет назад, сегодняшний приезд сюда вроде опять оказался пустым.
Тем не менее у Анны счастливый вид — никто на нее не жаловался.
— Я и вправду орала как сумасшедшая, да?
— Ярости хоть отбавляй, и тому парню не жить.
— Забавно, — хихикает она. — А в жизни ни на кого не могу рассердиться. Просто тряпка.
Винная лавка на прежнем месте, и Паоло все так же стоит за кассовым аппаратом все в той же алой
