господина Лемана когда-то делал очень похожие вещи, хотя и с большим успехом, по крайней мере в то время, и уже тогда господин Леман ничего не понимал. По большому счету он был равнодушен к искусству. Но он уважал людей, которые посвящали себя ему, как и всех людей, которые могли чем-то всерьез увлечься.
– Черт! – Его лучший друг Карл провел рукой по волосам, и господин Леман только теперь заметил, как тот вспотел: его волосы были мокрыми, будто после душа, крупные капли пота стекали дорожками с висков к подбородку. – Какое дерьмо! – сказал он. – Можешь забрать все это себе. – Он пнул ногой один из предметов, который, несмотря на свою металлическую тяжесть, опасно закачался.
– Ни фига! – сказал господин Леман, которому были знакомы эти припадки. – Вполне солидные штуки.
– Именно! Солидные! – сказал Карл с горькими нотками в голосе. – Ты попал в точку.
– Так когда твоя выставка?
– Одиннадцатого ноября, через восемь дней, восемь невыносимых дней. Вчера приходила тетка из галереи, ей все очень понравилось. Эта дура сказала, что она именно так это себе и представляла.
– Так радуйся! Теперь все на мази.
– Да что ты в этом понимаешь. Погоди, о чем ты начал рассказывать? Куда ты собрался?
– В Восточный Берлин.
– Это еще зачем?
– Из-за бабушки. Она вдруг прониклась любовью к восточным родственникам.
– У вас есть родственники на Востоке?
– Я тоже раньше не знал. Какая-то двоюродная сестра моей мамы, ей исполняется шестьдесят, и моя бабушка желает непременно подарить ей пятьсот марок.
– А по почте нельзя отправить?
– Не знаю. Бабушка хочет, чтобы деньги кто-то лично вручил. Она говорит, что не доверяет коммунистам, к тому же там сейчас какие-то беспорядки. А моим родителям было неохота ехать туда, когда они были здесь.
– Хм, на Восток, – задумчиво произнес Карл и достал из ящика под верстаком две бутылки пива. Он открыл их отверткой и протянул одну господину Леману. – Мне бы тоже было неохота. А когда это?
– В воскресенье. Послезавтра.
– Они хотя бы дали тебе денег для обязательного обмена?[19]
– Да ты что, они про это никогда и не слышали.
– Там сейчас жуть что творится, – сказал Карл. – И еще тебе придется поехать в эту контору у Халлешес-Уфер, чтобы получить многократную визу и все такое.
– У меня все уже есть, мне нужно только позвонить, – сказал господин Леман. – Я имею в виду, маминой сестре. Она живет где-то на Востоке. Наверное, будет лучше всего, если мы встретимся где-нибудь на Александерплац, я передам ей деньги и уеду назад.
– Сначала нужно потратить восточногерманские марки, их нельзя будет вывезти обратно в Западный Берлин, – сказал Карл. – А это не так просто. Если ты решишь пропить их, то ты должен быть в хорошей форме.[20] Я бы поехал с тобой, но у меня работа.
– Катрин хочет поехать со мной. Она считает, что это интересно. Она просто ждет не дождется.
Господин Леман провел у нее прошлую ночь, и, когда он рассказал про Восточный Берлин, она пришла в полный восторг. Можно будет наконец-то посмотреть другую половину города, сказала она, и господин Леман обрадовался тому, что она обрадовалась, и даже не стал язвить, что кое-кто еще и этой половины города совсем не знает. Он был рад, что смог предложить ей что-то, что ее заинтересовало, но в то же время ее восторг грозил вывести всю поездку на Восток из-под контроля. Она даже спросила, не сможет ли тетя господина Лемана, или кем там приходится ему двоюродная сестра матери, показать им город.
– Я был там однажды, – сказал Карл, взяв напильник, и начал обрабатывать кусок металла, производя душераздирающий звук. – Там так же интересно, как в Шпандау[21] в воскресенье.
– А ты был в Шпандау?
– Конечно нет! Но я и без того знаю, как там обстоят дела в воскресенье. Точно так же, как на Востоке. Я ездил туда с твоим братом, незадолго до того, как ты сюда приехал. Кстати, как у него дела?
– Не знаю. Последнее, что я слышал, – это то, что с искусством дело не заладилось. Он говорит, что немцы в Нью-Йорке больше не котируются, он уже задумывался над тем, не начать ли все сначала в качестве голландца.
– Но он же был таким крутым.
– Вроде был. Своя галерея со всеми прибамбасами.
– Галерея в Нью-Йорке, – это же круто. Хреново, если все закончилось.
– Ну да.
– И на что он сейчас живет?
– Работает слесарем или жестянщиком, что-то вроде того.
– Слесарем? – испуганно переспросил Карл. – Слесарем? Я не верю! Твой брат – слесарь?
– По-моему, скорее жестянщик, – сказал господин Леман. – Сваривает трубы, он же это умеет. Они там не такие принципиальные.
– Господин Леман! – Карл широким жестом швырнул напильник в угол. – Ты вообще понимаешь, что ты говоришь? Твой брат! Слесарь! Для меня он всегда был самым великим.
– Он сказал, что все не так уж плохо, – сказал господин Леман. – Кажется, он прилично зарабатывает.
– Франк! – Карл взял господина Лемана за плечи и трагично посмотрел ему в глаза.
Он слишком драматизирует, подумал господин Леман. Глаза у его лучшего друга были совершенно красные. Кроме того, от него так пронзительно пахло, будто он не мылся уже несколько дней. Он слишком много работает, подумал господин Леман.
– Франк! – повторил Карл. – Твой брат – один из величайших художников в мире. Я искренне так считаю. И если одному из величайших художников в мире приходится работать слесарем, чтобы заработать себе на жизнь, то это одна из самых ужасных вещей, которые я когда-либо слышал.
– Да ну, он наверняка еще что-то создаст, – попытался помочь другу господин Леман. – Он же не круглые сутки работает. Они там не такие принципиальные. Зато он теперь много рисует.
– Рисует? Твой брат?
– Кажется, да. Маслом, все как полагается. Но в основном так, для развлечения.
– Рисует? Для развлечения? – Карл затряс головой.
– Да что ты так волнуешься? У тебя-то, кажется, скоро выставка в Шарлоттенбурге, наверное, неплохо заработаешь, так в чем же проблема?
– Я говорю о твоем брате, господин Леман.
– Ну да, – сказал господин Леман, который вдруг остро почувствовал, что соскучился по своему брату. Все было бы намного лучше, если бы брат был здесь, подумал он, хотя сам не знал почему. – Надо бы как- нибудь позвонить ему. Может быть, у него уже все снова наладилось.
– Рисует! Маслом! Наверное, я сошел с ума.
– А что тут такого?
– Твой брат – величайший современный художник, работающий с объектами. Без дураков. Помнишь ту историю, когда я опрокинул одну его штуковину?
– Меня там не было. Я приехал в Берлин вскоре после этого.
– Да, точно. – Карл достал еще два пива и открыл их. – Это было на той выставке на Адмиралштрассе, в той странной галерее. Эта штука стояла на бетонном блоке без всякого специального крепления. И как-то раз мы все напились и я ее случайно опрокинул. Она стоила пять тысяч марок, на ней прямо ценник висел. Он тогда как раз начал раскручиваться. Пять штук! И я ее опрокинул. Все вдребезги. Пять тысяч. И я спросил его, должен ли я ему теперь пять тысяч. И плюс сама вещь, она была просто отличная. Просто класс! А он просто ответил: фигня, сделаю что-нибудь другое. И в этом был весь твой брат.
– Да, он был классный, – согласился господин Леман.
– «Классный» не то слово. И такой человек сваривает теперь трубы в Нью-Йорке?!
