завтрашнего рассвета. Да, про это письмо ты Ерохину, да и всем прочим, ничего не говори…
Поздним вечером Егор попрощался с женой и детьми. Впервые их ждала такая долгая разлука – месяцев на десять, а то и на все двенадцать.
Впрочем, уважаемые читатели, мы эту душещипательную сцену, пожалуй, пропустим. У нас с вами, друзья мои, всё-таки авантюрный роман, а не слезливая дамская мелодрама…
По беспокойным водам Сиреневого озера ходко шёл, рассекая двумя направляющими «лыжинами» мелкие серые волны, небольшой, но очень симпатичный катамаран. Изредка громко и радостно хлопал на попутном ветру светло-бежевый треугольный парус, во все стороны – от четырёх закреплённых по бокам плавсредства воздушных поплавков – летели весёлые брызги.
Егор обернулся назад, где за кормой катамарана невзрачным пятнышком маячила постепенно отстающая шлюпка.
– Как мы их лихо обошли, словно стоячих! В очередной раз опозорился наш Димка Васильев! – не удержался от пошлой похвальбы Ванька Ухов, но тут же, смущённо закашлявшись, признался: – Это потому обошли, что сегодня дует устойчивый попутный ветер. А если бы было, скажем, полное безветрие, то это мы отставали бы безнадёжно: вёсла на катамаране расположены несподручно, больно уж высоко. Если задует боковой ветер? Тогда мы бы пошли под парусом длинными переменными галсами и, в конечном итоге, всё равно отстали бы от шлюпки. Сильный встречный ветер? Отстаивались бы у берега и ждали смены погоды, как было при плавании на первом катамаране, который уже доставлен в заданную точку, частично разобран и ждёт переноса через пороги. А корабельная шлюпка и против встречного ветра может ходко передвигаться. Да и реальная грузоподъёмность у неё выше раза в четыре, чем у катамарана.
– Следовательно, что у нас получается? – уточнил Егор.
– Получается примерно следующее. На озере, как мы и предполагали, для перевозки грузов сподручнее задействовать шлюпки. А катамараны будем использовать на речных протоках, где имеются труднопроходимые пороги.
Ближе к обеду они (Егор, Ванька и Айна Уховы, а также три крепостных плотника) успешно прошли Сиреневое озеро, по спокойной двухкилометровой протоке, уже орудуя вёслами и длинными шестами, добрались до следующего водоёма.
– У данного озера – сразу два названья! – сквозь шелест камышей и громкий птичий гомон доложил Иван, уже ходивший этим маршрутом. – В том смысле, что я лично и придумал – оба названия. Первое – озеро Камышовое. Второе – озеро Утиное. И одно название к месту, да и второе подходит точно также. Сами скоро всё увидите…
Действительно, вокруг были только полутораметровые камыши – тёмно-зелёные, лимонные, бежевые, лиловые – и десятки тысяч диких уток. Птицы недовольными стайками ежеминутно пролетали над головами путешественников и крякали – громко, испуганно и возмущённо, а в зарослях камышей, не обращая на незваных гостей ни малейшего внимания, беззаботно плескались разномастные утята. Конечно же, здесь присутствовали и другие пернатые: гуси, лебеди, чирки, бакланы и даже обыкновенные чайки. Но беспокойных уток, всё же, было больше всего.
«Процентов семьдесят-восемьдесят!», – определил на глазок внутренний голос. – «Шумные-то какие! С ума можно сойти…».
– А как атабаски называют это озеро? – поинтересовался он у Айны, уже очень хорошо понимавшей русскую речь.
Девушка на минуту-другую задумалась и неуверенно ответила, с трудом подбирая нужные слова:
– Это будет…. Как же? Не знаю…. А, вот: Шумное озеро!
Шумное озеро путешественники, неустанно обтирая с плеч и голов неприятнопахнущие следы наглых птичьих атак, пересекли наискосок – длинными переменными галсами – часа за полтора и подошли к очередной протоке.
Ветер был боковым, и скорость передвижения резко упала, поэтому около входа в протоку их – с радостным гиканьем – настигла корабельная шлюпка, в которой находились Йохансен, Томас Лаудруп, Димка Васильев и двое рослых шведских гренадёр. Шлюпка, не смотря на то, что была сильно нагружена и глубоко сидела в воде, шла вперёд, движимая двумя парами активно работающих вёсел, очень ходко.
– Что, господин подполковник, съели? – спросил, не скрывая своего торжества, Дмитрий Васильев. – Ветер-то в Глубоком озере для вас так и останется боковым. Так что к порогам мы подойдём первыми!
– Радуйся, сержант, радуйся! – незлобиво ответил Ухов-Безухов. – Во время следующего рейса, когда будем перегонять к порогам последний катамаран, мы с тобой обязательно поменяемся местами. Тогда уже я повеселюсь от всей души! – пояснил для остальных: – Озеро, к которому мы сейчас направляемся, «Глубоким» тоже я назвал. Когда самый первый раз шли к порогам на шлюпке, решил я помереть глубину в этом водоёме. С чего решил померить? Да и сам не знаю толком! Мысль вдруг постучалась в голову, мол: – «Иван, померяй глубину!». А для чего это надобно было сделать, мысль так и не удосужилась объяснить…. Остановились мы на самой середине озера, привязал я тяжёлый бронзовый костыль к концу верёвки, да и опустил его в воду. Когда закончилась первая верёвка, я подвязал к ней вторую, ко второй – третью…. Суммарно получилось больше ста двадцати метров. Но ничего не получилось, так костыль и не опустился на дно. То есть, это озеро действительно – Глубокое…
Они плыли, не останавливаясь и перекусывая на ходу. А когда солнце начало опускаться к горизонту, катамаран, проплыв по Глубокому озеру порядка пятнадцати-шестнадцати миль, вошёл в русло широкой реки.
– Если в реке нет течения, или оно очень слабое, то это будет – «протока», – пояснил опытный Ухов. – Здесь же течение сильное, как вы Александр Данилович любите говорить, ярко выраженное. Значит эта водная артерия – самая натуральная река…. Уже через час мы дойдём до серьёзных порогов, пристанем к берегу, оставим рядом со шлюпкой и катамараном часовых, сами же заночуем во втором промежуточном лагере.
«А по тексту Джека Лондона выходило, что одна из проток между озёрами была несудоходной», – принялся искренне недоумевать внутренний голос, уважающий точность и определённость. – «Как же, я точно помню: – «Между озёрами Линдерман и Беннет было несколько миль сухого пути, и предстояло тащить багаж на плечах. По мелкой протоке могла пройти только незагруженная лодка…». Как это понимать? Наверное, совершенно однозначно: за ближайшие сто девяносто лет одна из проток, соединяющая два озера, сильно обмелеет и зарастёт камышами…».
Через сорок минут после того, как катамаран вошёл в безымянную реку, до слуха путешественников долетел странный гул: сперва только едва слышимый, потом уже напоминающий звуки, издаваемые в полёте десятком рассерженных пчёл, к которым каждые десять-пятнадцать секунд добавляется ещё по две-три.
– Это он и гудит – Первый порог! – уважительно разъяснил Ванька Ухов. – Пока только балуется. Вот когда подойдём поближе, он примется реветь – как сотня-другая голодных русских медведей по ранней весне…
Ревел порог, действительно, знатно: рассерженно, угрожающе и откровенно голодно. Катамаран пристал к каменистому берегу рядом со шлюпкой сержанта Васильева, на четверть вытащенной на береговую косу. Ещё ближе к порогу, на ровной песчаной площадке стоял наполовину разобранный второй катамаран, который перегнали сюда на несколько дней раньше.
– О, господин командор! Приветствую вас! – раздался знакомый голос, еле слышимый в водяном гуле, и на речном берегу появился широко улыбающийся охотник Свен в сопровождении двух хмурых шведских гренадёров.
Они надёжно закрепи катамаран на косе, и – по знаку Свена – тронулись вверх по склону ко второму промежуточному лагерю, прихватив с собой только личные вещи и немного продовольствия.
– А что с остальным грузом? – спросил Егор.
Охотник только ехидно усмехнулся и кивнул головой в сторону хмурых гренадёров, которые, недовольно переговариваясь между собой, принялись разжигать костёр, отойдя от плавсредств метров на десять- двенадцать в сторону.
– Людей бояться не приходится, – пояснил Свен. – А вот медведи, волки, лисы, хорьки и росомахи могут заинтересоваться продовольствием, не смотря на то, что сейчас лето, достаточно сытное время года. Поэтому без бдительных часовых – никак нельзя…
