– Вот, Людвиг, потом можешь объявить народу, что у нас теперь уже четыре пуда золота, – хохотнул Ухов. – Пусть порадуются, родимые…
Утром их ждал неприятный сюрприз: температура воздуха резко понизилась до минус шести-семи градусов, всё вокруг превратилось в сплошной каток.
Пока Егор ходил к роднику за водой, то упал раз пять, сильно ушибив колено. А когда шёл обратно, то снова грохнулся, расплескав всю воду.
– Очень плохо! – нахмурилась Айна. – Надо идти обратно. К ручью. Могут дуть метели. Много дней. Всё завалить снегом. Надо идти к ручью. Прямо сейчас. Только очень скользко. Что делать?
Егор спешно изготовил три пары альпинистских «кошек»: наколотил в широкие дощечки коротких и толстых гвоздей – так, чтобы их острые кончики высовывались из досок на три-четыре миллиметра. При помощи верёвок они прикрепили эти дощечки к сапогам и тронулись в путь.
Несмотря на наличие «кошек», путешественники двигались вперёд очень медленно: до Медного склона они дошагали только через пять часов, проходя за час немногим более километра.
Задул противный северный ветер, пришлось, спрятавшись за прямоугольной скалой, сделать обеденный привал. Егор быстро развёл – благо фосфорных спичек теперь было в достатке – жаркий костёр. Айна и Иван разогрели над пламенем ржаные лепёшки, нарезали на порционные куски моржовое вяленое мясо и копчёную лосятину. На приготовление чая решили время не тратить: у каждого при себе имелась объёмная кожаная фляга с кипятком, на одну треть разбавленным ямайским ромом.
Когда трапеза подходила к концу, где-то недалеко раздался громкий отчаянный визг, сменившийся недовольным басовитым ворчанием.
Егор схватил в руки заряженное ружьё (то самое – английское, подаренное августовским торнадо), взвёл курок и осторожно выглянул из-за скалы.
Метрах в ста двадцати от костра лежал на спине, безостановочно суча всеми четырьмя лапами, гигантский чёрно-бурый медведь-гризли.
«Видимо, оступился на обледенелом склоне и скатился вниз», – предположил внутренний голос. – «А там – ровная болотистая площадка, превратившаяся в скользкий каток. Теперь, бедняга, никак не может подняться…».
Зверь, наконец, исхитрился, лёг на бок, осторожно перевалился на живот. Полежав так с минуту, медведь попытался подняться на лапы, но тут же снова завалился на спину, грозно зарычал, а ещё через полминуты принялся жалобно повизгивать.
– Надо его стрелять, – хладнокровно заявила Айна. – Очень большой. Скоро умирать.
– Почему медведь умрёт? – не понял Егор. – Он очень упитанный. Дождётся, когда выпадет снег, и уйдёт к своей берлоге.
– Не дождётся, – не согласилась с ним индианка. – Умереть от страха. Сердце большое. Разрываться на части. Мясо тогда пропадать. Надо стрелять. Гризли вкусный. Убьем. Разрежем на части. Мясо сложим под скалой. Завтра выпадать снег. Айна делать снегоступы. Вернёмся. Мясо забрать….
Так они и поступили. Медведя застрелили, разделали, внутренности выбросили, а куски мяса завернули в шкуру и сложили под скалой. Поверх шкуры Иван бросил свою портянку, мол, чтобы зверьё, боящееся человеческого запаха, не трогало добычу. Ушли к лагерю на Бонанзе, а через полтора суток, когда навалило пять-шесть сантиметров снега, а Айна смастерила снегоступы, вернулись к Медному склону и забрали медвежатину.
Зима навалилась резко и надолго, без всяких передышек и оттепелей. Температура не приближалась к нулевой отметке ближе, чем на девять-десять градусов, метели дули через два дня на третий. Иногда метель сменялась порошей, на смену которой, в свою очередь, приходила вьюга.
Хорошо ещё, что до наступления морозов Егор и Ванька успели на входной проём пещеры навесить крепкую дверь, а в дальнем углу подземного помещения сложить неплохую печь. Мало того, печную трубу даже удалось – через верхнюю кровлю – вывести наружу.
Бесконечной чередой потекли дни и ночь, похожие друг на друга – до полного отупения.
Поднимались они утром часов в семь-восемь. Зажигали масляный светильник, заправленный барсучьим жиром, умывались в специальном пещерном закутке, где имелся сток для воды – большая дыра в полу. После умывания Егор разжигал печь, а Иван и Айна убирались в пещере: снимали со специальных сушил высохшую одежду и обувь, подметали пол, мыли грязную посуду, оставшуюся с вечера. Потом выходили на свежий воздух для оправления естественных нужд, использую при этом старинный принцип: – «Мальчики – направо, девочки – налево». Если погода позволяла, то делали и десяти – пятнадцатиминутную общеукрепляющую гимнастику.
После завтрака приходил черёд основной деятельности. Егор и Ванька, прихватив с собой по пустому холщовому мешку, шли к отвалам грунта, ещё по осени поднятого со дна Бонанзы. Там они, по очереди орудуя кайлом, нарубали промёрзший грунт на куски и загружали в мешки. Когда заполненные под завязку мешки доставлялись в пещеру, там уже вовсю гудела печь, а у Айны было вдоволь тёплой воды, натопленной из снега.
Куски принесённого грунта быстро нагревались и оттаивали около горячей печки, постепенно распадаясь на мелкие части. Начиналась промывка над умывальной площадкой, имевшей водяной сток, и длилась она до самого вечера. Естественно, с различными технологическими перерывами.
Приходилось отвлекаться: на регулярную расчистку окрестностей пещеры от снега и колку дров, на прогулку к незамерзающему роднику за питьевой водой и поддержание огня в печи, на приготовление обеда и собственно трапезу, на стирку белья и ремонт прохудившихся сапог, на проверку заячьих петель и рябчиковых силков…
Как бы там ни было, но ежесуточно удавалось намывать от двух до четырёх килограмм золотосодержащего песка и мелких самородков.
Временами – от однообразия происходящего – наваливалась серая тоска, развеивали которую с помощью вечерних шахматных турниров. Впрочем, итог этих турниров всегда был одинаков: победительницей объявлялась Айна, а Егор традиционно занимал второе место. Раз в три дня золотоискатели – в качестве профилактики от цинги – натирали дёсна кашицей из сырого картофеля.
В самом конце декабря Егор и Уховы отправились в Доусон: помыться в бане, узнать новости, внести в общую копилку пару пудов пирита, ещё с осени расфасованного по мешочкам и спрятанного у Медного склона, встретить Новый год, наконец.
Впрочем, в Доусоне они надолго не задержались, больно уж тоскливая атмосфера царила в поселении. Все – за исключением Лаудрупов – были какими-то сонными и варёными. В глазах плотников и солдат читалось тоскливое ожидание: – «Скорей бы наступила весна! А вместе с ней, наконец-таки, пришла бы и долгожданная свобода…».
– Чисто голодные тамбовские волки! – поделился с Егором своими наблюдениями Ухов. – Общее количество «золотого пирита» сегодня превышает двенадцать пудов. Из них девять уже отправили на собачьих упряжках в Александровск. Вот люди и изнывают – в предчувствии вольной и богатой жизни…. А на нас с тобой, господин командор, они уже посматривают как на потенциальных покойников…
Новый год был встречен скучно и скомкано, без души. Перед уходом к Бонанзе Егор попытался подбодрить Лаудрупов:
– Вы уж, господа, держитесь! Недолго осталось, всего-то месяцев пять. Заставляйте всех протирать дёсна сырой картошкой, цинга, она очень способствует развитию массового психоза…
А пятнадцатого января повалил снег. Дело было поздним вечером. Егор вышел из пещеры – выкурить перед сном трубочку. Было непривычно тепло: минус пять-шесть градусов, полное безветрие. Неожиданно с неба – плавно и медленно – начали падать разлапистые, неправдоподобно крупные снежинки.
«Какие здоровенные! Словно ржаные блины в дырочку, только белые! – восхитился внутренний голос, но почти сразу же и скис: – «Ну, их, куда подальше! Устал я что-то. Пошли, братец, спать…».
С утра начались неприятности. Во-первых, никак не получалось развести огонь: печь дымила, язычки пламени на тонких лучинках и бересте упрямо тухли.
– Тяги нет. Очевидно, дымоход завалило снегом, – предположил Ухов-Безухов. – Надо, Александр Данилович, выбираться наружу и откапывать трубу.
Но, во-вторых, входная дверь не желала открываться. Егор и Иван упирались плечами изо всех сил, пыхтели, потели, но дверь даже не шелохнулась.
