произошло. Потом отдёрнул руку, и насаженный на швабру Рюхин с глухим, отчётливо слышимым в воцарившейся тишине стоном завалился на бок.
Ёлкин вскрикнул и рванул из цеха.
– Мамочка родная!.. – сказал кто-то и все уставились на Бобрикова…
– Как-же это… – только и смог вымолвить он, а цех огласился вдруг леденящим душу воем.
– Аааай, больно-то как! Ооооооой! Ааааааааааа…
– Швабру, швабру вытяните, – сказал кто-то.
Попытались вытащить швабру. Визжащий и катающийся по полу солдат напоминал гигантскую ящерицу, хвост которой молотил по бетонному полу, высекая из него щебень и искру.
– Не подступиться, бля! Ногой, ногой наступи, сука!
– Ёптэ, да он мне так ноги переломит!
На крики уже сбегались офицеры. Перед бьющимся в конвульсиях телом солдата они останавливались и стояли как вкопанные, беспомощно озираясь. Кто-то попытался схватиться за швабру, но схлопотал по ногам и отступился.
– Ой, мамочки!!! Ооооооой!!! Ммммм!!! Уууууууууй!!! Больно то как! Ой, блядь, как же больно!!!
– Дымова, Дымова позовите! – крикнул кто-то.
– Уже побежали… – ответили в толпе.
Минут через пять появился старший лейтенант Комар.
– Что за… Ёб твою мать!
Он бросился к солдату, схлопотал по ногам, отступил, снова прыгнул, придавил его к полу и ухватился за стальной штырь.
– Уууууу! – взвыл Рюхин и сдавил ягодицы.
– Ну, давай, чёрт! – крикнул замполит. – Да помогите же, кто-нибудь! Ноги, ноги к полу прижмите…
Офицеры, опомнившись, бросились помогать. Солдаты, разинув рты, стояли неподалёку. Комар, покрикивая на суетящихся вокруг людей, принялся было снова тянуть за швабру, когда удар кулака сбросил его с тела солдата.
– Отойдите все, – раздался спокойный сухой голос.
Офицеры поднялись и отошли. Замполит вставал, потирая скулу.
Дымов сделал шаг вперёд, наклонился, не обращая никакого внимания на бьющую его по ногам швабру, и приподнял голову Рюхина.
– Боооольно… – простонал обессиленный солдат.
– Дыши, дружок, дыши глубже, – тихо сказал Дымов. – Ещё. Ещё. Глубже. Вот так. Так. Ещё. А теперь затаи дыхание…
Он положил пальцы на напряжённую, изрезанную вздувшимися венами шею и надавил. Присутствующие, затаив дыхание, следили за его действиями.
– Тсс, тсс, – шептал Дымов, и измученный Рюхин опал, обмяк в его руках.
Дымов отпустил горло солдата и вытер лоб тыльной стороной ладони.
– Тряпку дайте какую-нибудь, под голову ему подложить. И принесите носилки. И верёвку – швабру зафиксировать.
Подложив тряпьё под безжизненную голову солдата, он поднялся, огляделся и вдруг поймал ненавидящий взгляд замполита.
– Простите, – смутившись, сказал Дымов. – Я не хотел.
Комар отвернулся. Тем временем принесли верёвку. Дымов вновь склонился и принялся вязать ручку швабры к недвижимым ногам Рюхина. Пока возился, рядом поставили носилки.
– Помогите перенести его. И осторожно, – попросил Дымов стоящих рядом солдат.
Внезапно воцарилась тишина. Несколько минут её нарушали лишь сопение да шорох трущегося о бетон дерева, потом вдруг чей-то голос произнёс:
– Там в сартире Ёлкин повесился…
– Приехали, – крикнул водитель, откидывая борт кузова.
Артур очнулся. Спросонья не сразу сообразил, где он, потом рядом зашевелился Дымов, и всё встало на свои места. Он схватил свой вещмешок и прыгнул в снег. Следом спрыгнул Дымов, и Юращенко подал им остальные мешки.
Густой хвойный лес навис над ними тёмной громадой.
– Снег здесь, видимо, не один день шёл, – сказал Дымов, выбираясь из полуметрового сугроба.
– Да уж, – отозвался Артур, слепил снежок и швырнул им в цепляющегося за борт Юращенко.
– Ай! – вскрикнул тот и упал в сугроб. Поднимаясь, уронил автомат, потом снова упал сам…
– Пошли смену принимать, – сказал подошедший Сармаш. – Пока ещё хоть что-то видно. А ты здесь подожди.
Водитель запахнул бушлат и полез в кабину.
По занесённой снегом дорожке они двинулись в сторону обнесённого колючей проволокой забора, за которым темнел бревенчатый ангар с жестяной крышей.
– Ты бывал здесь? – спросил Артур Сармаша.
– Ты бы ко мне при посторонних по форме обращался, – тихо сказал прапорщик.
Артур кивнул.
– Бывал, – ответил Сармаш.
– Что это, вообще, такое – пост номер семнадцать.
– Вот. Этот ангар.
Они дошли до забора и свернули на идущую вдоль него тропинку, еле различимую под снегом.
– Сейчас в сапоги снегу натащим, потом ходи в сырых портянках всю ночь, – Артур обернулся и окликнул отставшего Юращенко:
– Догоняй, воин. И ноги выше поднимай. Лечить тебя здесь будет некому.
– Как некому? А Дымов?
– Вот наглая тварь! – беззлобно возмутился Артур. И Сармашу:
– А что там, в этом ангаре?
– А ты, что же, примеряешься? – усмехнулся тот.
– Брось… Бросьте, товарищ прапорщик. Куда мне теперь примеряться. Так, любопытство мучает.
– Ну-ну. Любопытство. Что-то заморозили здесь в семьдесят седьмом году, после оперативно- стратегического учения «Запад». Может, котелки, может сухпай просроченный.
– Оружие?
– Не думаю. Навряд ли… Хотя, кто его знает. Объект этот раньше за Страхувским танковым полком числился. Потом, когда Страхув выводить начали, Свинтошувскому гарнизону передали. Теперь, вот, нам… Скоро здесь совсем ничего нашего не останется…
Он вгляделся в часы.
– Без четверти шесть. Эй, воины, а ну поторопись! Юращенко, тебе заступать через четверть часа!
– А почему это мне?!
– Отставить разговоры! Догнать строй, солдат!
– Строй, строй… Где здесь строй?! Чуть что, Юращенко… Вот, так всегда… Юращенко, Юращенко… Что там Юращенко, что здесь Юращенко…
– Юращенко, заткнись, а! – крикнул ему Артур.
– А повежливее нельзя? – спросил Юращенко исполненным трагизма голосом.
– Можно, – сказал идущий с ним рядом Дымов. – Будь любезен, заткнись, пожалуйста.
Юращенко вздохнул.
– Опаздываем, – старший прапорщик Балаба вышел им навстречу из огромной общевойсковой палатки.
– Да, – махнул рукой Сармаш, – тут, брат, такая неразбериха… Полбатальона на вторые сутки заступило. Весь вчерашний караул с тяжёлым отравлением в госпитале…
