— Я полез бы, но надо сначала подумать.
— Пока ты будешь думать, кот на другое дерево удерёт.
И правда, ближайшее дерево совсем рядом, и кот вполне сможет на него перебраться. Третье дерево тоже, между прочим, близко.
— Тогда я сама за ним полезу, — и начала карабкаться.
«Залезет, — думаю, — застрянет там — тогда и её и кота придётся снимать. В два раза больше работы».
— Ладно, — говорю, — давай я сам слазаю.
И я полез на дерево за котом. Пролез немного и устал.
— Кот далеко, — говорю ей сверху.
А она кричит:
— Давай, давай, близко!
Но я не верю, что кот будет ждать, когда я его схвачу. По-моему, он не такой дурак.
А я дурак, что ли, лезть за ним зря на самую верхушку.
И вот я дальше не лезу. Сижу на дереве, ни туда ни сюда, и нарочно говорю:
— Не могу дальше лезть.
— Давай, давай, — говорит, — дальше полезай!
— Я могу упасть, — говорю.
— А ты держись крепче! — говорит. Вот завелась, хуже любого моторчика.
— А что, интересно, тебе от этого кота нужно? — спрашиваю.
— А чего он от меня убегает. От тебя твоя собака не убегает. А он убегает.
«В самом деле, — думаю, — я никогда не видел, чтобы кошки слушались, как собаки».
— Кошки — это тебе не собаки, — говорю. — И всё у них по-другому.
— Эх, только бы мне поймать моего кота! — говорит девчонка.
— Ну и что? — спрашиваю.
— Я ему покажу «по-другому», — говорит.
«Ах так, — думаю, — попробуй поймай». И я слезаю с дерева. Отдышался и говорю:
— Я раньше не знал, что коты умеют лазать по деревьям. Оказывается, здорово могут.
— Я тоже только сейчас увидела.
И опять я думал, что у девчонки, у кошки, у собаки, наверно, есть какие-то моторчики.
Но ей я об этом ничего не сказал. Она бы не поняла. А объяснять было трудно.
Вдруг подул ветер. Деревья зашумели, закачались. Кот испугался. Он обхватил ветку всеми лапами. Потом осторожно стал цепляться когтями и слезать задом вниз, развернулся, спрыгнул на землю и понёсся по улице. Девчонка кинулась за ним что есть мочи. Моя собака бросилась следом и всё время оглядывалась на меня, почему я стою, а не бегу тоже.
А я стоял и смотрел, как они бегут, как ветер дует, деревья качаются, по небу облака мчатся, птицы в разные стороны разлетаются.
Потом я позвал мою собаку. Я протянул руку, погладил её. А в руке есть мотор? А палец почему двигается? Тоже моторчик? Мне стало смешно — и тут я подумал про мотор смеха. А другие, интересно, знают об этом или нет?
Я отвёл собаку домой и пошёл к этому мальчику спросить, что он думает про эти самые моторчики.
На улице уже вовсю лил дождь. Я сразу промок. Вода стекала с меня, когда я пришёл к нему, и мокрые следы оставались на полу. Я не знал, что делать с этими следами, и растерянно сказал:
— Я ужасно не люблю дождь. И вообще плохую погоду.
И он сказал:
— Все не любят плохую погоду.
«Вот я дурак, — подумал я про себя, — сказал бы лучше про то, что люблю». И сказал:
— Ужасно люблю ездить, летать, только не ходить пешком.
Он на меня поглядел и сказал:
— Это все любят.
Слово «все» меня разозлило: как это «все»?
— Не могут все думать, как я. Неужели все любят то же, что и я?
— Ага, — говорит он.
— А ты?
— И я, — сказал он.
— А почему же все тогда пешком ходят? — Я видел в окно, как люди пешком идут домой с работы.
— А что делать? — сказал он.
— Как это что, — говорю. — Я, когда вырасту, машину себе куплю.
— Ну и что, — сказал он. — Все так думают, когда маленькие. А можно придумать что-нибудь поинтереснее.
— Да! — удивился я. — А что?
— Не знаю, — сказал он.
— Я об этом сейчас думаю, — говорю.
— А что тут думать. На самолёте можно полететь куда хочешь. Ты на самолёте летал?
— Нет ещё, — говорю.
— Ах, не летал! Ну вот и размечтался. Пора полететь тебе на самолёте куда-нибудь с родителями. Сейчас все летают.
— На самолёте-то все летают, — говорю. — Это я тоже могу.
— А слышал ведь, наверно, сказки о ковре-самолёте, о Карлсоне.
— Слышал, — говорю. — Только ведь это сказки. Я их никогда всерьёз не принимал.
— Почему же, — говорит. — На чём хочешь можно летать, если приставить моторчик...
«Ага, моторчик!» Я так и думал, что моторчик — очень важное дело. Вот бы побольше поговорить про моторчики.
— Моторчик — это да, — говорю.
— Правильно, — говорит. — Вот смотри моторчик. — Он достал с полки игрушку — робота — и покрутил сбоку ключик. И робот пошагал по полу ко мне. В животе у него крутились колёсики, высекались искры, как будто там что-то переваривалось. Робот равномерно махал руками, а иногда поправлял на голове кепку. Так интересно! Я сказал:
— Я люблю, когда что-нибудь само двигается. Когда я первый раз ехал на поезде, то не мог от окна оторваться. Я был маленький, и мне казалось, что вся земля едет, а вовсе не поезд, в котором мы сидим. Я-то ведь сидел на месте, не двигался.
— Ага, — сказал он. — Возьми с собой робота. Поиграешь дома. К моторчику приглядишься.
Я принёс робота домой и весь вечер гонял его по дому. Потом решил всё-таки заглянуть в его моторчик и приподнял ножиком спинку. Потом ещё чуть-чуть подцепил ножом. Вдруг раздался треск, все колёсики вылетели и железная пружинка ударила меня по носу.
Я испугался, что сломал чужую игрушку.
Смотреть на развороченный моторчик было печально. Но я не хотел обращаться к отцу за помощью. Он обязательно спросит про уроки, а мне сейчас не до них.
Я извинюсь перед мальчиком, раз так вышло. Я знаю: извинения хорошая вещь. Когда извиняешься, хвалят за вежливость.
— Извини, пожалуйста, — сказал я, когда пришёл к нему опять. — Он заглох...
— Я так и знал, — сказал он, — что ты внутрь полезешь. Ну ничего, сейчас я починю.
— Ты сам, что ли, будешь чинить? — удивился я.
— Оставайся, если хочешь, сделаем вместе.
В общем, он подогнал зубчатые колёсики одно к другому. Вставил пружинку на место. Поправил кремень, который искрит, когда колёсики крутятся. И прикрепил спинку. Потом завёл робота ключиком — сильно закрутил пружину. И эта пружина должна медленно раскручиваться и вертеть эти самые
