Посвящается Елене Кабановой

как часы. Сколько ему ни говори, что ничего со мною не случится, что голоса в моей голове не отдают приказов, что я не выпрыгну из окна, вообразив себя толстым сизарем вроде тех, что неприлично стонут на карнизе, - все без толку.

Меня не требовалось нести на руках, но на плечо своего спасителя я опиралась весьма ощутимо. Выскочив из квартиры, Гера подхватил меня с другого бока и бормоча «Ничего- ничего!» фактически оторвал от земли и утащил в ванную.

- Кыш... - вяло пробормотала я, стягивая через голову застегнутый пиджак, - кыш, воинство адское.

- Тьфу! - сплюнул Гера и вышел... чтоб вернуться с нейролептиками. Не в пример легче тех, что мне прописывают психиатры, но все-таки... Как же я ненавижу таблетки! Я замычала и замотала головой, словно капризная корова.

- Не надо так бояться, - раздался мягкий голос из коридора. - Это мои. Их принимают все, даже такие здоровяки, как я или ваш сын. Поспите ночку без кошмаров - чем плохо?

- Давай... сынок! - согласилась я и лихо зашвырнула таблетки в рот.

- Я поеду. - Мужской голос звучал уже из холла и обращался явно не ко мне. - Вот, возьмите. Позвоните, скажете, как у мамы дела.

Ну вот. Теперь я мама. Надеюсь, он не станет клеить ни меня, ни Герку?

«Сынуля» сунулся в ванную и с вытаращенными глазами продемонстрировал мне визитку. По бежевому фону крупными синими буквами было напечатано «ДРАКОН».

Глава 11. Идеальный Раб и Хитрая Дрянь

Мое общение с Медузой Горгоной не могло не отразиться на Старом Викинге. Я-то еще легко отделалась - несколько часов уныния плюс необъяснимое появление в моей жизни человека с говорящей фамилией Дракон - зато многострадальная аватара моя из верхнего мира приняла на себя всю тяжесть негатива...

Дубина волновался. Сидел рядом и держал меня за руку. И не знал, чем помочь. Потому как без меня ему и подвиг был не в подвиг, и квест не в квест.

А я прямо умирала, мечась в жару. Где-то в пустыне, на берегу мертвого соленого озера, под колючим скрюченным саксаулом. Аукнулось мимолетное желание вырваться из разбухшей от сырости столицы - и оказаться там, где пески кругом бескрайние, сушь, тишина и соленый такыр на километры и гектары вокруг. Здесь-то я и оказалась. И теперь, значит, собираюсь сгинуть ни за пачку «Беломора».

Дубина переживает за меня, но я-то знаю: пора бы ему за себя переживать. Без меня он отсюда не выберется.

Тем временем Дубина пытается меня отвлечь, а заодно выяснить подробности моей трудово-разбойничьей биографии.

- Знакомые места? - допытывается он. - Где мы?

- Кажется, да... - хриплю я. - Я через эту пустыню с каторги бежала. Только тогда зима была... Застряли мы тут намертво. Я и... как же его, черта, звали-то? Лонни... Да, Лонни. Мы шли и каждую ночь умирали. Воды у нас не было... Да ничего не было, кроме нас. Съели пса Лонни... Когда кончилось топливо, Лонни замерз... ночью. Его я тоже съела... Выжила. Теперь тебе придется съесть меня. Главное - выжить, Геркулес, главное - выжить. Все ерунда, когда выживаешь...

Пока гортань выталкивает слова, достойные конкистадора, сознание аккуратно заносит в память: ага, вот чем, оказывается, эта особа до сих пор занималась. Дружественным каннибализмом и экологическим туризмом. Дубина, значит, не первый в ее яркой, многотрудной жизни.

Именно так я о себе думаю - в третьем лице. Потому что Старый Викинг, она же Хитрая Дрянь, для меня абсолютно постороннее существо. Как и Дубина-Геркулес. И вообще все вокруг и внутри меня выглядит так, словно мир покорежила амнезия, и теперь я знакомлюсь со своей жизнью заново, по крупицам собирая досье на саму себя.

И вижу только одно: для самой себя я слишком крута. Да, моя личность постепенно закаляется в горниле приключений, но самая первая, изначальная «я» - существо довольно мягкотелое и мягкосердечное. И ни собак, ни знакомых не ест. Даже имея в плане пунктик «выжить во что бы ни стало». Зато Дрянь - существо безжалостное, беспринципное и не брезгливое. И потому ест всё.

- А откуда у тебя татуировки эти? - не отстает Дубина. - Кто их тебе сделал?

- Каторжная тюрьма, - выдыхает Викинг. - Пришлось выбирать - клеймо или эта вот... защитная роспись по всей по роже. Клеймо - больно, но быстро. Раз - и все. Потому татуировки и ценятся выше... И лицо нужно было спрятать. Когда никаких отметин нет - ты голый, беззащитный... Всем твои глаза видны, все тебя читают. Надо уметь притворяться. Я не умею... Татуировка - хорошая вещь... Охраняет.

- Как ты попала в тюрьму? - определенно Дубина собирает материал для мемуаров. «Люди, которых мне довелось сожрать».

- Как все... Живешь себе, живешь, кто-то тебя разозлит - и ты уже убийца, - ухмыляется Дрянь. - Ты же тоже убийца, дружок... Только тебя иначе пометили... И тюрьма у тебя внутри. Крепкая тюрьма, не чета моей... Учись ломать стены, Дубина. Учись, пока я жива. Хотя времени у тебя мало, как ни посмотри...

В мой мозг прорываются отзвуки ощущений и... жизненных принципов? - в общем, чего-то такого, скрепляющего жизнь Викинга. Да, она убийца. Но честный убийца. Из тех, кто убивает оружием, а не росчерком на бумаге и не джойстиком в руке. Ради выживания, не ради забавы. Она испытала человеческое тело на прочность. И знает, как упорно оно сопротивляется смерти.

Наши «я» сплавляются друг с другом, преодолевая мое сопротивление и страх.

- Я тебя вытащу, - убеждает меня - или себя? - оптимист Геркулес. - Ночь только переживи. А там что-нибудь придумаем.

- Да брось, - вяло отмахиваюсь я. - На хрена оно надо - придумывать? Тащить... тяжело. Незачем. Ты что, один никогда не был? Скучать будешь?

- Скучать не буду, - грубит Дубина. - А один не был никогда. И впредь не собираюсь. Что мне здесь делать одному?

Я тоже не знаю, что ему делать. Ни одному, ни в моей компании. Поэтому молчу и болею на всю катушку.

Почему-то ноет бок. Смутно припоминаю, что меня ранили. Или нет, это Дубину ранили. Но бок продырявлен у меня. Я злюсь на Дубину за то, что у меня болит его боль. Кажется, так оно теперь и пойдет - кого бы из нас ни достали, вся добыча тут моя. И все травмы мои. Геркулес тоже это знает. И чувствует себя виноватым. Но мне пофигу его прекрасная душа. Я злюсь, как злюсь всегда, когда мне больно. Эта злость позволяет мне приподняться, цепляясь одной рукой за могучую лапу Геркулеса и другой - за мертвое дерево надо мной.

Я полу-стою, полу-вишу на этих двоих и озираю бесприютный пейзаж вокруг. Ни единой живой души, если не считать мух. Мухи здесь отборные, раскормленные, назойливые. И это неправильно. Кого-то же они жрут? Иначе с каких хлебов они так разъелись?

Я замираю от мысли: где-то рядом пустыня заканчивается. И там есть то, что кормит мух. Скот. Люди. Жилье. Вода...

Без всякой элегантности принимаю почти вертикальное положение. И попутно втолковываю Дубине, что мухи выведут нас на водопой. Значит, не придется Геркулесу разделывать мой свежий труп на бифштексы...

Зелень оазиса режет пустынное марево, словно нож - желтую пыльную портьеру. Сейчас начнется - бедуины, бурнусы, козы, костры, шатры... А как же иначе?

Вместо этого из одной песчаной ловушки мы сразу же попадаем в другую, каменную и сырую. На пути к вожделенному зеленому пятну на горизонте мы проваливаемся в подземный ход. Ход ведет в гигантский подвал. Знакомое место. Место, где мучают людей. Доводят до кондиции, нужной Главному Мучителю. Тому, от которого мы сбежали. Или другому. Все они одинаковы...

Снова знакомые декорации. Мне довелось бывать в этих подземельях - по одну сторону решеток. Дубине - по другую. И вот мы здесь - вместе. Жертва и ее палач. Если, конечно, Старого Викинга можно считать жертвой.

Но лучше все-таки не вспоминать адскую боль от судорог в умело перекрученном теле. А заодно и то, как подмастерья слушали палача, объяснявшего: колодки категории «аист» устроены так, чтобы вызывать судороги. Поэтому жертва и трех часов не выдержит, заговорит. Удобная вещь, избавляющая палача от тяжелой работы плетьми и ювелирной - крючками или щипчиками.

Какими восхищенными глазами они смотрели на хитроумное устройство, как уважительно внимали моим проклятьям, переходящим в звериный вой... И как красиво лежали на полу в лужах крови, получив по паре ударов разломанными колодками по взыскующим премудрости головам!

Пока мы тащимся по коридорам, разглядывая ржавые потеки на стенах и стараясь не говорить лишнего, чтобы не убить друг друга из традиционной ненависти тюремщика и преступника, я размышляю о заблуждениях. Обо всех заблуждениях касательно боли.

Людям свойственно надеяться на чудо - на чудо, несущее прозрение. И среди чудес, дарящих знание и силу, люди почему-то числят боль. Им кажется: адскими мучениями открывается дверца, ведущая все глубже внутрь - и одновременно все дальше наружу. Именно этот ключик в пыточных подземельях и доводят до совершенства.

Только я не знаю, что за дверцу надеялся открыть Главный Мучитель ключом боли. И кто он был, Буратино садистический, я тоже не знаю. Мне надоело ничего не знать. Мне надоело мучиться вслепую. Роль лабораторной крысы - не по мне. Между тем Геркулес - такая же крыса. И одновременно - лаборант-вивисектор.

Но мы оба собираемся найти того, кто запер нас в этих подвалах, в этих клетках, в этой судьбе. Хотя я думаю, что клетку надо просто сломать, а Дубина