Посвящается Елене Кабановой

корпусов. Не растворяться в беспомощно-философско-смиренных мыслях. Не идти навстречу смерти, дежурящей под старыми, узловатыми ветвями с плодами невыносимо горького знания: всё умрет и все умрут. И большинство сделает это в куда менее комфортабельной обстановке. Так что будь благодарен судьбе за последний подарок.

Хотя на самом деле последний подарок - это не доживать, а жить, сколько бы там ни натикало на твоих самых личных часах. Жить так, словно ты бессмертен.

Оказавшись на воле (или просто за пределами докторской вотчины), мы с Геркулесом привычным жестом натянули перевязи, закинули оружие за спину и ступили на очередную дорогу.

Дорога тянулась через слащаво-идиллический пейзаж с кукольными домиками и разноцветными холмиками. Раньше мы бы так и перли по ней, отмеряя холм за холмом, горизонт за горизонтом. А сейчас во мне поселилось назойливое «зачем?», которое мешало встать на дорогу и идти, пока идется.

Я чувствовала себя так, словно в спине у меня образовалась дыра, которую холодит ветер и из которой мое время утекает. В космос.

Так что инцидент с больничкой можно было считать проходным даже не приключением, а просто информацией к размышлению. Надо было возвращаться не столько к поискам, сколько к соображениям на тему «Зачем и куда мы премся?» Причем Дубина в этом деле мне был не помощник.

Я должна встретиться лицом к лицу с тем - или с теми, кто понимал в нашем квесте больше нашего. С Каменной Мордой. Со Старым Хреном. С Богами Игр и Дорог. Со всеми, кто самозабвенно путал нас и обманывал. И бродя где попало, мы их нипочем не найдем - уж это-то я понимала. Гремлины в моей спине не дадут мне вернуться к жизни вольного бродяги. Чтобы быть свободным, нужно быть бессмертным - хотя бы в собственном воображении. А я больше такой не была.

Вопрос «Вы собираетесь жить вечно?» больше не являлся красивой фразой и стимулом для всяких опрометчиво-идиотических поступков. Он превратился в насущный. Я шла искать ответ.

Глава 12. Драконья формула постоянства

Нет, это не Лидо. И не Адриатика. Это Ёкюльсаурлоун. Ледниковая лагуна в Исландии. Если судить по открыткам, всегда тихая, серебряная, в изысканных хороводах айсбергов - прямо зеркало языческих богов, припорошенное колумбийским кокаином.

Зато сегодня, специально для моего устрашения, Ёкюльсаурлоун взъярилась. Основательно так взъярилась. Швырялась льдом на черную прибрежную гальку. Заплескивала верхнюю палубу, с которой я, собственно, и пыталась любоваться видами. А полюбоваться было чем. Хотя пронизывающий ветер убил бы весь восторг даже в прирожденном маринисте.

Я ежилась в зюйдвестке, уговаривая себя: это не реальность, это иллюзия, немногим прочнее сна, я должна получать удовольствие от лицезрения серых, мощных и злых, словно бойцовые псы, валов, летящих прямо на нас и обращающихся в пену на подлете... мне должно быть хорошо-о-о... я должна быть дово-о-ольна-а-а...

Между прочим, Мореход и сам мерз. И опять что-то пил. Наверняка ром. Моряки пьют чистый ром, а дамы пьют грог[20]. По такой холодине - только грог.

- Да пожалуйста, - махнул рукой Мореход и мне в ладонь ткнулась кружка грога, остро пахнущего, красно-коричневого, будто темный топаз. Горячая кружка крепкого грога в руках - и шторм уже кажется небольшим волнением.

- Это мы в Исландии, да? - уточнила я для порядка. Видела же, что в Исландии.

Конечно, никакая это не Исландия, а МОЙ остров, остров моего «я», затерянный среди мириадов других, разбросанных по морю Ид. Все правильно, сходство с моим внутренним миром налицо. Вулканическое основание, огненные реки под ледяной толщей, суровая природа, дороговизна жизни, нелепые имена, устаревшие обычаи, преобладающее время года - зима. Да, так и есть. Это не Исландия - это я.

- Мы в твоей голове, - буркнул Мореход, отставил ром и принялся разжигать трубку зажигалкой с турбонаддувом. Боже, какие сложности! Интересно, а десерты ею глазировать можно? При этой мысли я хихикнула.

- Ты с чего вдруг закуклиться решила? - все так же хмуро поинтересовался кэп. - В себя ушла... По кошмарам путешествовать вздумала... Все застарелые страхи перебаламутила... Из-за пары нудных баб, что ли?

Я вопросительно подняла бровь.

- Ну хорошо, из-за пары ДЕСЯТКОВ нудных баб... - исправился Мореход. - Принципиальной разницы - никакой. Струсила?

Я задумалась, вцепившись в стремительно остывающую кружку. Конечно, капитан прав: доверия не оправдала, струсила и впала в аутизм. В реальном мире сижу, небось, на лоджии, пялюсь с балкона вдаль на золотой шпиль МГУ и бездумно глажу кошку. Хаська, которой пофигу (и всегда было пофигу), в каком душевном и физическом состоянии хозяйка, томно урчит, свесив лапы и пузо с моего колена, точно дрыхнущий на дереве леопард. Хорошо, что Герки сегодня нет. Он бы извелся от зрелища выпавшей из действительности меня.

Но испугалась я все-таки не баб, сколько бы их ни было, а чего-то неизмеримо большего, подлого и злого, чем даже самая подлая и злая из моих... критикесс. Я боюсь этого чего-то с детства. И не уверена, что однажды страх уйдет. Одолеть же его самостоятельно... нет, я не могу. Не. Могу.

- Это не просто бабы. - Голос у меня срывается, дает петуха. - Это части самого страшного монстра, которого я в жизни... в жизни своей...

- Вот только словом «видела» на заканчивай, ладно? - пожимает плечами Мореход. - У ваших людских страхов всегда глаза велики. Велики, да незрячи. Я тебя сюда за тем и притащил, чтоб ты свою Медузу как следует рассмотрела.

- Может, не надо?! - запаниковала я. - Не надо мне ничего показывать...

Если сию минуту остров по имени Эго разворотит вылезающая из недр земли башка Горгоны, я не уверена, что на этом месте останется хотя бы атолл! Мореход, ты меня изничтожить вздумал, гад этакий?

- Да ты уже на нее смотришь. - Мореход бросает на меня взгляд исподлобья. - Таращишься и не замечаешь.

Я столбенею.

Вдалеке над волнами проступает - не то прямо в небе, не то на стене ледника - женское лицо. С выражением невыносимой скуки. Глядя в такие лица, убеждаешься: есть на свете кто-то, кому гораздо хуже приходится. И ты рядом с ним, страдальцем, зажравшийся счастливчик и обнаглевший везунок. Поэтому благослови судьбу и ступай своей дорогой, оставь несчастного скорбить и скорбеть. Может, его настигла кара за грехи в прошлой жизни.

- Как, и это всё? - вырывается у меня.

Я-то ожидала увидеть черный оскаленный череп, с которого потоками сползает магма, на темени, склубившись в тугой узел злобы, изготовились к нападению тысячи тысяч змей, пустые глазницы пышут одновременно жаром и холодом, парализуя тело, мозг и душу... А это просто памятник неудовлетворенной домохозяйке в масштабе примерно один к тридцати.

- Да с чего ты решила, что эта твоя... медуза, - Мореход, пренебрегая всяческой мифологией, выплюнул имя как нарицательное, - всемогущий монстр? С чего ты ее в хозяйки преисподней записала?

- С того же, что и все! - парировала я. - С детских кошмаров. Будто не знаешь, откуда медузы берутся...

- Знаю, знаю, - примиряюще заворчал кэп. - Вот только с возрастом они не разрастаться, они уменьшаться должны. И даже у параноиков. Будто не знаешь! - передразнил он меня, попыхивая трубкой.

Скучающее лицо плыло мимо нас, вперив прозрачные глаза в горизонт. Шторм утихал, тучи открыли вечернее небо. Но и в закатных лучах ледяная скульптура не стала зловещей, а только еще больше скуксилась. Да. Мало того, что это скучающая домохозяйка - это скучающая домохозяйка, жующая лимон.

И в самом деле, разве не от скуки люди травят друг друга - словом, делом и ядом?

Ничто их не пугает так, как череда скучных дней - до самого заката жизни на горизонте. И не сказать, чтобы уж очень далеком горизонте...

Я проводила голову Горгоны взглядом и обернулась к Мореходу:

- Все, не страшно уже. Я, пожалуй, вернусь домой.

- А ты соображаешь, где он, твой дом? Вернее, твое тело? - досадливо махнул Мореход. - Кажется, душа моя, тебя ждет большо-ой сюрприз.

* * *

И тут глаза мои открылись. Я стояла на территории больницы Шаритэ в Берлине.

Конечно, то была не настоящая Шаритэ, а ее бесчисленные фотографии. Каждый год я езжу в Берлин и каждый год хожу фотографировать эту тихую гавань в городе, и без того нешумном. Краснокирпичные псевдоготические дворцы, безлюдные улочки и скверы между ними, безразличная будочка охранника на входе - заходи, бери и уноси что хочешь - и ты заходишь, берешь и уносишь с собой ощущение, что никакая это не больница. А преддверие чего-то такого, о чем живым знать не положено, потому что иначе им не захочется оставаться в живых.

Фотографии сбиваются в папки, папки - в диски... Но никогда еще я не впадала в отчаяние настолько, чтоб напечатать сотни фотографий тихого театрально-красивого городка возле Инвалиденштрассе и оклеить ими стены моего дома.

Впрочем, «оклеить» - не то выражение.

Фотографии покрывали стены, дверцы шкафов и даже экран телевизора в три слоя, слаженно приподнимаясь от сквозняка, точно пестрые крылья - огромная стая перелетных бабочек, опустившаяся на отдых в сумеречном лесу...

Все ясно. Очередной всплеск тревоги, очередное яростное желание сбежать в безопасное, безлюдное, безвестное убежище. Стать невидимкой и раствориться в кущах. Желание, которое и у нормальных-то людей черт-те чем оборачивается - что уж и говорить о таких, как я... Что же мне сделать с моими страхами? Что мне сделать, чтобы они перестали