подходит, наклоняется ко мне над блюдом с бутербродами, нещедро усыпанными подсохшей красной икрой и просительным голосом предлагает пройти поговорить.
Знаю я, чего он хочет. Халявы, как и всякий издатель. Это только кажется, что умильно-жуликоватое личико улыбается, а ручки складываются на груди в мирном жесте. На самом деле на лицо его падает железное забрало, а воздух над головой со свистом прорезает меч. Назревает резня. И резать будут мою книгу. Если ее уменьшить вдвое и издать брошюрой в мягкой обложке...
- Нет, - говорю я замирающим от ужаса голосом. - Мы с вами уже это обсуждали. Нет.
Туше. Издатель отходит, набираясь сил для новой схватки.
- Правильно, правильно, - бормочет какое-то пьяно-восторженное лицо, возникая из-за моего плеча. - Такую книгу - и резать...
Мне хочется ответить холодно и мрачно, с намеком на его, лица, бездарность и лизоблюдство, но я лишь неопределенно улыбаюсь.
Мне жаль этих людей. Всех, без исключения. Ни один из них не сознает возложенной на него роли и покорно бредет к поражению. Нетрезвое лицо с печатью восхищения принадлежит писателю, который надеется распалить меня до того, чтобы я нагрубила издателю, разорвала контракт - и освободившаяся сумма, может быть, прольется манной небесной на него, мнимого радетеля моих интересов. Он не понимает, что в очереди за манной он где-то в самом конце списка.
Да и издатель не понимает, что к разорению его подвигает не издание дорогих книг, а его святая вера. Вера в дебила-читателя, любящего чтиво в мягкой обложке, на туалетной бумаге, с туалетным юмором, туалетными сюжетами, туалетными идеями и туалетной судьбой.
Издатель не видит, как выпущенные им книги тонут в километрах таких же, сортирнообложечных брошюрок, пока дебил берет с противоположной полки диск и идет вдоль этих километров, не оглядываясь. И писатель не видит, как все они - издатели, читатели, дебилы, проходят мимо него и его книг, не отводя глаз от ждущего их в конце пути экрана телевизора и вожделенных мягких тапок.
А над ними порхает безногая Ника с глумливым лицом и нагло торчащими сиськами.
Я встаю и выхожу в коридор, якобы покурить. На самом деле это бегство, обдуманное, своевременное бегство. Какое курево? Это старый дом - один из тех, в котором нормальная вентиляция считается постыдной роскошью. В офисе издательства от кипения творческих амбиций воздух давно превратился в марево, в котором, как в бокале, облепленном пузырьками, плавают коллеги- соперники, сливаясь по углам в страстных спорах и несанкционированных митингах...
На подоконнике сидит Гера. Я сама попросила зайти за мной, понимая: на празднике разногласия мне делать нечего.
- Поехали? - спрашивает он.
- Поехали.
Мы выходим на грохочущую магистраль, катящуюся огненным потоком вниз, к высотке на площади Восстания, к зоопарку, слабо пованивающему природой. Гера подставляет мне локоть. Приятно пройтись под руку с накачанным, железнобицепсовым атлетом после долгих часов в обществе дряблых тел и мозгов, доведенных умственным трудом до полужидкого состояния. С атлетом, который относится ко мне с небывалой бережностью, словно я фарфоровая и надтреснутая к тому же.
- Ты бы, Ася, завязывала сюда ходить, - мягко увещевает Гера. Подобным голосом просят игромана не транжирить свои кровные в салоне одноруких бандитов. - Каждый раз, как тут бываешь, у тебя такое лицо делается...
- Злое? - удивляюсь я. Вообще-то я не чувствую злости.
- Тревожное. Точно ты понимаешь, что на тебя идет охота - а бежать стесняешься.
- Так оно и есть, Герочка, так и есть. Чую гончих в подлеске, но бежать - как-то не комильфо. Надо дождаться и показать, кто здесь царь джунглей.
- Да какого черта! - взрывается Гера. - Я еще понимаю, будь у тебя с ними хороший бизнес, а то... - он безнадежно машет рукой.
- Гера! - оправдываюсь я. - Твою тетку угораздило родиться вербалистом. Кроме слов, ей ничто не мило, ничем больше она зарабатывать не умеет, поэтому и шляется по всяким притонам. Ты уж имей терпение...
- Зато один из твоих притонов мамуля накрыла медным тазом! - злорадствует Гера. - А не накрыла, так накроет!
Это он про редакцию, в которой меня едва не убило изваянием, символизирующим рождение духовности из гармоничного сочетания тупоумия с ожирением...
Мать Геры - моя сестра. Младшая. У меня есть и старшая, но она совсем другая. Мы три очень разные сестры. Каждой из нас досталось то, чего у других нет. Майке - младшей - достались, как бы это помягче выразиться, все бойцовские качества. Это шаровая молния в женском облике. И она рыщет по вселенной в поисках разрядки.
Гера оттого вечно был при мне, что Майе Робертовне (да-да, его звали Роберт, папеньку нашего) постоянно светило от пятнадцати суток до двух лет условно за умение не отдать своего ни при каких обстоятельствах. В качестве «своего» могло материализоваться что угодно: понравившийся кавалер на вечеринке, дизайнерская сумочка со скидкой, честь российского президента на пресс- конференции.
В юности Майку за «приводы» пороли. Потом она как-то незаметно для родителей выросла в Майю Робертовну, способную вырвать ремень из отеческой длани и загнать обладателя длани в соседскую квартиру в страхе за остатки жизни и достоинства.
Гера телом - крупным и мускулистым - пошел в мать, а нравом - спокойным и рассудительным - наверное, в меня. Отца Геры никто никогда не видал, и я не уверена, что он существует в природе. С Майки станется зачать и от Беовульфа, а не то так от Одина. Запрет на разговоры «От кого ж это у нас такой красивый ребеночек?» соблюдался неукоснительно.
Сейчас Майя Робертовна постановила: разнести проклятую халабуду, едва не угробившую ее сестру, вдребезги пополам. Предварительно слупив оброк. За моральный, физический и астрологический ущерб. Майя очень уважает астрологию. Но при этом делает все возможное, чтобы доказать: и звездам можно противостоять, если они покушаются на твое, на кровное.
Вставать на ее пути - да кто я такая, чтоб перечить Майе Робертовне? Всего-навсего сестра. Я уже смирилась с мыслью, что в той редакции мне больше не работать.
Вспоминая подробности нашей беседы с владельцем журнала - в присутствии главредши, приглашенного юриста, приглашенного психиатра и самой Майи Робертовны, моего душеприказчика, то есть доверенного лица - я обливаюсь ледяным потом. До сих пор, хотя прошло уже три месяца.
Глава 5. «Земля пускает так же пузыри, как и вода»
Первой мыслью в присутствии орущих людей у меня всплывает: вот так становятся аутистами. Когда мир не разговаривает, не нашептывает, не высказывается, а вопит тебе в уши, не стараясь донести смысл, безнадежно потерянный в децибелах, можно закрыть не уши, а мозг. Не воспринимать это назойливое, горластое, невыносимое нечто - ни одним из пяти порталов, данных природой.
Конечно, я не сворачиваюсь калачиком на неудобном диванчике из тех, что всегда стоят в зале для переговоров, и не засовываю в рот большой палец, мечтая вернуться в материнскую утробу. Но я близка к этому.
На мое счастье, мне удается сказать своему робкому, трусливому «я»: в бой! Сейчас - драка, рефлексии - потом.
Поэтому сестра моя Майка не презирает меня. И даже иногда поднимает брови с тем особенным выражением «Ну ты даешь!», ради которого можно снести еще парочку моральных оплеух от противника.
И все же в тот день я не видела никакой альтернативы аутизму. И закуклилась, спряталась в себя, пока мои бывшие коллеги и мои нынешние защитники драли глотки, доказывая, что человек моего телосложения вполне может/конечно не может раскачать и обрушить на себя полтонны чугуна - или из чего он там отлит, наш Уродец.
Выглядывая время от времени из-под полуопущенных век, как из амбразуры, я отмечала: ага, вот уже владелец журнала сливает верную соратницу, главного редактора. И та, трясясь от возмущения всем своим упитанным телом, отрицает, что в день несчастного случая устроила мне разнос за опоздание, в связи с чем я, теоретически, могла бы в расстроенных чувствах предпринять попытку суицида путем обрушения на себя статУя, то есть символа просветительской деятельности... Ага, вот уже главный редактор предлагает замирение на условиях повышения меня до старшего чего-то там с отдельным кабинетом и зарплатой, ради которой, по его мнению, женщина даже моих, кхм, несомненных достоинств могла бы пожертвовать всеми конечностями, оставшимися в ее распоряжении... Ага, вот Майя, на фоне остолбеневших приглашенных специалистов обещает владельцу пустить его по миру, а символ просветительской деятельности использовать как инструмент тщательного проктологического обследования...
Нет, сюда я больше не вернусь. Вот и конец моей журнальной карьере. Могу податься в управдомы. Или в телеведущие.
Не страшно. В конце концов, я всю жизнь была фрилансером. Вернусь к своим внештатным статьям, колонкам и рубрикам, к интервью, во время которых меня традиционно мучает один-единственный вопрос: почему это я беру у тебя интервью - а не ты у меня?
Отчего-то люди, достигшие успеха, издали видятся особенными. Умными. Достойными. Спокойными. Справедливыми. Удачливыми. И отрицать эти качества есть проявление зависти черной, подколодной, лузерской! - говорят фанаты везунка. А видеть эти качества на пустом месте, которым ваш кумир является, есть проявление атрофии мозга! - возражают противники.
А на самом деле никаких достоинств не хватит, чтобы оправдать ожидания людей, верящих в тебя. И сохранить себя перед угрозой глубокого уважения, не говоря уж о грязном злопыхательстве.
Когда каждое твое слово взвешивается на весах - и признается легковесным, как и ты сам... Тогда рождается желание
